Александр Дейнека

Хотя период с 1954 по 1957 год считается периодом «наименьшей творческой активности» художника, в это время он много занимается преподавательской деятельностью. Одна из его учениц, Элеонора Жаренова, пишет, что Дейнека вошел в ее жизнь «энергично и резко» в 10 часов утра 1 октября 1956 года: «Распахивается дверь и врывается, а не входит, крепкий, широкоплечий, чисто выбритый, в прекрасном костюме, с улыбкой, где поблескивает золотой зуб, Александр Александрович Дейнека. Он представляется, оглядывает мастерскую и просит всё убрать — все старые драпировки, натюрмортные предметы, открыть для проветривания окна. Его постановки заставляли нас каждый день удивляться и творчески осмысливать свою работу. Он сразу же потребовал писать живопись только на чистых холстах и хороших подрамниках, заставляя иной раз делать черновой рисунок на бумаге, а потом переводить его на холст»[215]. Жаренова вспоминает, что ее с ее будущим мужем Владимиром Васильцовым после второго курса в Суриковском институте не хотели брать ни в одну мастерскую. И тогда их записали во вновь возникшую монументальную мастерскую Дейнеки, что для Жареновой и Васильцова «оказалось счастьем» (как не раз говорила Элеонора Александровна).

По воспоминаниям Жареновой, одна из первых постановок оказалась неожиданной. Следовало написать на фоне серо-холодной стены загорелую обнаженную модель, которую звали Рая и от которой отказались все профессора из-за ее загара — среди живописцев ценилась женская модель перламутрового, неопределенного цвета. «Для первого задания это было непостижимо. Написать обычной нашей цвето-фузой это было невозможно», — пишет Жаренова. В итоге она написала всю теневую часть почти чистой окисью хрома, отчего Дейнека пришел в ярость, поскольку не любил этот тяжелый цвет. Каждый раз при новой постановке он ставил перед студентами новые и более сложные задачи. Например, мог поставить совершенно белотелую фигуру на фоне сложного и пестрого с мелким рисунком ковра, который утром купил в комиссионном магазине.

Дейнека, по воспоминаниям Жареновой, сразу отметал темы для композиций, если чувствовал, что человеку чужда та или иная тема. Если студент брал спортивную тему, Дейнека мог ее отмести, если узнавал, что тот даже зарядку утром не делает. «А. А. Дейнека учил не столько изобразительному искусству, а более самому образу жизни и организованности в искусстве, не допускал никакой расхлябанной богемы», — пишет Жаренова. По ее словам, с приходом Дейнеки мастерская преобразилась. «Вместо тусклого света большие окна ярко освещали лаконичные постановки — одна или две обнаженные фигуры почти без драпировок — и живопись стала светлее и лаконичнее на больших холстах. Пропала боязнь просмотров ученых советов, боязнь отметок, робость перед чистым холстом», — пишет Жаренова и отмечает, что с первых же дней занятий Дейнека разговаривал со студентами как с коллегами по тяжелому художественному цеху.

«Несмотря на внушительную фигуру, внешнюю грубость и физическую силу, А. А. был невероятно чувствителен и раним», — отмечает мемуаристка. По ее словам, на тот момент «личная жизнь его не удалась». По этому поводу он любил подшучивать над собой. «Он удивительно чувствовал, именно чувствовал, человека, точно определял его характер и жизненную направленность, очень не любил посредственность и глупость, поэтому резко относился к плохим студентам, но с теплотой относился к нам с Володей, правда, говорил, что я — хороший художник, но с плохим характером (я думала как раз наоборот). <…> После каждого семестрового просмотра он приглашал всю мастерскую, в том числе обязательно натурщиц, в ресторан или несколько раз весной в день своего рождения на дачу в Подрезково, где сам готовил стол, и вся обстановка раскрывала более откровенно его тонкую интимную сторону жизни и творчества. На даче висели такие картины, которые он никогда не выставлял и ими дорожил. Очень любил цветы и сам за ними ухаживал и их выращивал, тонко подбирая один сорт к другому».