Александр Дюма Великий. Книга 2

Отныне он может измениться в тот самый день, когда ты этого захочешь: напиши письмо госпоже Иде, попроси ее согласия быть для тебя тем, кем стала она для твоей сестры, и ты всегда, навечно станешь желанным гостем. И лучшее, что ты можешь сделать, так это продлить эти отношения, поскольку вот уже шесть лет у меня нет детей и я убежден, что и не будет, ты остаешься моим единственным и моим старшим сыном.

Если ты сделаешь то, о чем я прошу, но не требую, не желая ничего навязывать тебе против твоей воли, ты сделаешься не только желанным гостем в доме каждые две недели, но и сделаешь меня счастливым, насколько это только в твоих силах.

Мне нечего больше тебе сказать. Подумай хорошенько: если бы я женился на какой-нибудь другой женщине, не на Иде, у меня могло бы быть трое-четверо детей, тогда как с нею у меня их не будет никогда. <…>

P.S.: Вместо того, чтобы подписываться Алекс Дюма, как и я, что может в какой-то момент внести некоторую неразбериху, ибо подпись у нас одинаковая, подписывайся Дюма Дави. Имя мое, как ты понимаешь, слишком известно, чтобы возникло хоть какое-то сомнение, а подписываться «отец» я не могу, поскольку слишком еще молод для этого».

Призрачный брачный контракт подписан у нотариуса Доманжа — мэтра Деманеша. В свадебной церемонии в мэрии 1 февраля свидетели Александра — Шатобриан и Виллемен, министр народного просвещения. Ида вынуждена довольствоваться одним государственным советником и одним виконтом, правда, настоящим. Легитимист и автор «Гения христианства» по-прежнему лишен иллюзий. Указывая подбородком на пышный бюст Иды, он шепчет соседу:

— Вы видите. Участь моя не меняется. Все, что мною благословлено, терпит поражение.

Однако без единого выстрела. Его религиозные убеждения вовсе не мешают ему продолжить эту комедию в церкви, где он уклоняется от свадебного благословения. И вслед за ним Виллемен — тоже. В результате свидетелями в церкви Сен-Рош оказываются Луи Буланже, бородач в духе Молодой Франции, и архитектор Шарль Роблен, который смог купить лишь желтые перчатки, да еще плохого качества. Священник о замене предупрежден не был. А проповедь от его имени сочинил Поль Лакруа, весьма правдоподобную, чтобы не сказать подлинную:

«Прославленный автор «Гения христианства»! (говорит он, обращаясь к одному из свидетелей, умелому художнику из школы колористов) и вы, писатель точный и учтивый, кто держит в своих руках судьбы языка и Народного просвещения! (добавляет он, обращаясь к другому свидетелю, который на самом деле просто архитектор), при вашем благородном и почетном покровительстве, господа, явился к подножию алтаря этот молодой неофит — причаститься к святому таинству брака! Юноша, я повторю для вас слова епископа Реми королю Кловису: «Склони голову, гордый Сикамбр; поклонись всему тому, что сжег, и сожги все то, чему поклонялся!» Пусть отныне из-под вашего пера выходят лишь христианские произведения, поучающие, евангелические! Да изыдут опасные театральные эмоции, все эти коварные Сирены страсти, эти ужасные слуги Сатаны. Господин виконт де Шатобриан и господин Виллемен (сожалею, что здесь нет господина Шарля Нодье), перед Богом и перед людьми вы отвечаете за обращение этого необузданного романтического ересиарха. Будьте крестными отцами его книгам и его детям. Вот чего я ему желаю, возлюбленные братья мои. Да будет так!»

Бедняга кюре осознал свою ошибку только в тот момент, когда свидетели должны были поставить свои подписи. И в завершение фарса ассенизатор Доманж в графе «профессия» указывает: «собственник». Война в Алжире разгорается. Литературная полемика вокруг Рейна набирает силу. По Восточному вопросу Франция оказывается в Европе в изоляции. Король-груша требует дополнительных субсидий, крупные собственники-депутаты ему отказывают, правительство подает в отставку, на смену Сулю приходит карлик Тьер. Недовольство овладевает средними классами, соединения Национальной гвардии, состоящие из ремесленников и лавочников, проводят демонстрации в пользу отмены избирательного ценза. Фердинанд проявляет к этому интерес. День ото дня он все чаще не согласен со своим отцом, во всеуслышание заявляя на совете министров, что «предпочел бы пасть на берегах Рейна, а не в канаве на улице Сен-Дени»[20]. В наказание за предвидение новой революции король-груша снова посылает его в Алжир. Фердинанд уезжает в начале марта 1840-го вместе с одним из своих братьев, герцогом Омальским, тем самым, что три года спустя покроет себя славой, зверски расправившись с чадами и домочадцами Абд эль-Кадера, то есть с лагерем, состоящим из его жен и детей под охраной стариков.