Александр Дюма

По мере того как множились его романы с продолжением, Дюма все больше убеждал себя в том, что именно этот способ выражения наиболее соответствует его таланту. И провал его последней пьесы 30 декабря 1843 года в «Одеоне» лишь окончательно показал Александру, что ему следует использовать скорее свое дарование повествователя, чем автора диалогов. Единственное, что теперь оставалось узнать, – может ли публикация в газете, а затем издание отдельным томом принести ему столько же, сколько ряд представлений на приличной сцене. По расчетам Дюма выходило, что печататься нередко оказывается более выгодно, чем быть представленным на сцене. Именно на этой стадии его размышлений ему снова пришел на ум замысел романа, нынче основанного на «Мемуарах господина д’Артаньяна».

Александр поговорил об этом с Огюстом Маке, и с этой минуты словно по волшебству заработал механизм, производящий грезы. Вокруг д’Артаньяна, бесстрашного гасконца, преданно служащего королеве Анне Австрийской, появились и начали жить своей жизнью другие персонажи: Атос, Портос, Арамис… Ударный отряд, объединенный общим идеалом веселого рыцарства. Дюма, с его неизменным культом дружбы, проиллюстрировал в новом произведении, сумев изобрести сотни приключений, миф о мужском братстве. Ему казалось, что он всего-навсего сочиняет очередной роман, такой же, как множество других, но на самом деле герои вырвались из-под его власти, зажили сами по себе, словно бы помимо его воли, и сделались настолько подлинными, со своими лицами, собственными характерами, речами, что внезапно оказалось: эти герои незаменимы, и обитатели светских салонов и меблированных комнатушек с равным нетерпением дожидаются продолжения рассказа о новых подвигах мушкетеров!

Надо было работать очень быстро, заказчики постоянно теребили. Газета «Век», начавшая печатать роман 14 марта 1844 года, требовала изо дня в день давать продолжение. Дюма гнал без передышки, чтобы удовлетворить читателей, заставляя и Маке трудиться без отдыха. О его спешке свидетельствуют записки, которыми он ежедневно засыпал соавтора: «Теперь ваш ход, и поторопитесь, я уже два часа простаиваю. Мне необходимо получить все к одиннадцати часам вечера». Или: «Вот забавно, сегодня утром я написал вам, чтобы вы ввели в эту сцену палача, потом бросил письмо в огонь, решив, что сам введу его в действие. Однако первое же слово, какое я прочел, доказало мне, что мы сошлись. Теперь ваш ход, и поспешите, я уже два часа простаиваю». Или еще: «Мне кажется, тут можно написать прекрасную сцену […]. Нам не помешает поболтать за обедом. Не хотите ли пообедать со мной?» Или наконец: «В следующей главе мы должны узнать от Арамиса, который пообещал д’Артаньяну об этом осведомиться, в каком монастыре находится госпожа Бонасье и каким образом покровительствует ей королева». За несколько недель именно благодаря «Трем мушкетерам» число проданных экземпляров «Века» стремительно выросло, подписчики хлынули толпой. Четверо храбрецов, славных защитников чести женщины, завоевывали друзей по всей Франции.

Дюма ликовал и, даже еще не разделавшись с «Тремя мушкетерами», принялся сочинять «Графа Монте-Кристо», который был куплен не глядя «Le Journal des Débats». История молодого простодушного моряка, который был осужден из-за низких происков и после четырнадцати лет, проведенных в тюрьме, бежал оттуда, завладел таинственным сокровищем и свершил безжалостную, но праведную месть, взволновала читателей ничуть не меньше, чем подвиги д’Артаньяна и троих его друзей.

В следующем году появятся «Королева Марго», «Графиня де Монсоро», а также два «современных» романа: «Корсиканские братья» и «Габриель Ламбер». Успех каждого очередного романа был залогом успеха следующего. И если кое-кто из строгих, но справедливых критиков еще морщился, толпа читателей превозносила Дюма до небес.

Но что же так пленяло любителей романов с продолжением в этом мощном потоке литературы? Прежде всего увлечение и пыл самого автора, который превосходно чувствовал себя в псевдоисторических декорациях. Чувствовалось, что он так же забавляется, сочиняя свои романы, как те, кто читает их. Он сообщал собственный трепет радости, возмущения или страха всякому, кто готов был поверить ему на слово. Звал читателя приобщиться к счастью стать таким же простодушным, как он. И когда они с раскрытым ртом упивались нелепостями, которые им преподносил плодовитый автор, когда переставали отличать правду от лжи, когда утрачивали всякую способность к критическому суждению, они невольно делались его сообщниками, брали сторону творения, так их околдовавшего. Подоплека тут была более глубокой: на самом деле поклонники Дюма не уставали благодарить его за то, что своими фантастическими историями он вернул им восторги детства…