Двадцать послевоенных лет отдал Гитович переводам древней китайской поэзии. Постепенно он выработал твердые принципы этой работы. Они основываются на опыте всего переводческого цеха, на традициях таких выдающихся мастеров, как С. Маршак, М. Лозинский, А. Ахматова, К. Чуковский, и многих других.
Гитович с предельной четкостью зафиксировал свои взгляды в записных книжках:
«Переводчик обязан видеть, и не только видеть, а и любить человека, стихи которого он переводит.
Переводчик должен пить с пьющим, курить с курящим. Если это не так, то нечего и говорить о художественном переводе.
Это не искусство, а промысел, — даже не ремесло, которое подлежит уважению.
В жизни они будут ехать в разных вагонах — для курящих и некурящих. Эдгар По — в шалмане, а переводчик ждет у входа».
И далее:
«Надо всегда помнить и как бы душевно ощущать, что поэт, ныне принадлежащий к числу древних классиков, был для своей эпохи глубоко современным поэтом. Сами стихи поэта для его эпохи были современными стихами. И перевод таких стихов должен быть, соответственно, современным. Величие подлинно классических поэтов в том и заключается, что их мысли и чувства непреходящи. Иногда они более нужны потомкам, чем современникам. В этом истинная правда перевода».
А коль скоро так, то время, разделяющее поэта и переводчика, нельзя уподобить пропасти. Но нужны мосты для одоления этого препятствия.
«Переводчик стихов должен обладать собственным поэтическим опытом. Его собственное мастерство поэта должно быть бесспорным».
«Так как, повторяю, я абсолютно до глубины души верю, — пишет Гитович, — что искусство перевода есть равноправное среди искусств, то переводчики, в любом тяжелом своем положении, должны и тут в своей преданности и жертвенности стать в ряд с другими братьями по искусству: поэтами, прозаиками, живописцами, композиторами, иначе мы убьем и унизим свое искусство».
Все эти принципы были не только декларированы. Они получили конкретное воплощение в переводах Гитовича. Работа Гитовича-переводчика — крупное явление нашей после военной литературы. В качестве «свидетельского показания» приведу письмо В. Гроссмана от 27 мая 1957 года: