Александр I. Самодержавный республиканец

В конце концов признаки чахотки врачи обнаружили и у императрицы и посоветовали ей поскорее сменить промозглый петербургский климат на более теплый и мягкий. В последний год жизни Александра I его семейные дела неожиданно стали налаживаться. Болезнь жены заставила монарха относиться к ней с особым вниманием и заботой, проводить с Елизаветой Алексеевной больше времени — и оказалось, что им есть о чем поговорить, что обсудить и что поведать друг другу. Свою роль в сближении супругов, безусловно, сыграло и захватившее императора религиозное чувство. Смерть в 1824 году любимой семнадцатилетней его с Нарышкиной дочери Софьи Александр Павлович воспринял как наказание за свои грехи, в том числе и грехи перед законной супругой. Для излечения Елизаветы Алексеевны почему-то был выбран не Крым, а скромный Таганрог, где и развернулся последний этап жизни нашего героя.

Пора подводить итоги?

После рассказа о бурных событиях, происходивших во внутренней и внешней политике России, о драматических происшествиях в личной жизни Александра Павловича, о резких переменах в его мировоззрении и связанных с ними метаниях, а также о загадках, ставивших в тупик современников и продолжающих волновать их далеких потомков, хотелось бы обратиться, наконец, к чему-то более спокойному и определенному. Иными словами, хотя рассказ о жизни Александра I еще не дошел до логического и, увы, неотвратимого завершения, требуется подвести основные итоги его царствования, чтобы попытаться сформулировать нечто, дающее твердую почву для пусть и небесспорных, но ясных выводов, нанести, так сказать, завершающие мазки на сложившуюся картину.

Нам очень хотелось бы сделать это, но вряд ли в полной мере удастся. Дело в том, что внятной и не подлежащей сомнению является только та разноголосица, которая царит в оценках личности и деятельности нашего героя как его современниками, так и исследователями более поздних времен. Скажем, для известного мемуариста Михаила Александровича Дмитриева загадочным было не только царствование самого Александра I, но и действия его ближайших предшественников, которые, по мнению Дмитриева, логикой и последовательностью отнюдь не страдали. «То гонения на масонов при Екатерине, — не скрывая раздражения, писал Дмитриев, — то, при Павле, покровительство тем же людям: Новиков освобожден, а И. В. Лопухин даже награжден и приближен к Государю. То, в средине царствования Александра I, распространение Библейских обществ, покровительство масонским ложам, распространение и даже печатание за казенный счет мистических книг; то вдруг закрытие обществ и лож, и не только запрещение подобных книг, но даже запрещение продавать те, которые были напечатаны по воле и побуждению самого Государя, и отобрание их по книжным лавкам»^{284}. О какой внятной политике и ее беспристрастной оценке могла идти речь в таких условиях?

Некоторые современники считали, что все несчастья последних лет александровского царствования проистекали исключительно от усталости государя, вызванной тяготами верховной власти. По мнению Н. И. Греча, Александр «своим добрым сердцем, благородством души, умом, образованием, твердостью и упованием на Бога в несчастиях и глубоким смирением в дни успехов и славы достоин был лучшей участи. В цвете лет мужества он скучал жизнию, не находил отрады ни в чем, искал чего-то и не находил, опасался верить честным людям и доверял хитрому льстецу, не дорожил своим саном и между тем ревновал к совместникам (братьям Константину и Николаю. — Л. Л.)»^{285}. С ним был согласен К. И. Фишер: «Государь охранял с величайшею ревностью личную свою репутацию и был мастер этого дела… С двадцатых годов государь перестал заниматься внутренним управлением империи и вверил его Аракчееву… тот самый государь, который только и думал об освобождении их (крепостных. — Л. Л.) при вступлении на престол. Что значит царствовать 25 лет!»^{286}

Многие связывали неудачи реформ «сверху» с нравственным несовершенством самих реформаторов, взявшихся преобразовывать страну, не имея на это морального права. «До сих пор, — замечал Александр Васильевич Никитенко, — я успел заметить только то, что существа, населяющие «большой свет», сущие автоматы… Они живут, мыслят и чувствуют, не сносясь ни с сердцем, ни с умом, ни с долгом, налагаемым на них званием человека. Вся жизнь их укладывается в рамки светского приличия. Главное правило у них: не быть смешным. А не быть смешным, значит рабски следовать моде в словах, суждениях, действиях так же точно, как в покрое платья»^{287}. По мнению автора замечательного «Дневника», подобные деятели не могли произвести на свет ничего прогрессивного и полезного для развития страны.