Александр I. Самодержавный республиканец

Начнем с того, что при «большом» дворе он одевался на французский манер: бархатный камзол, шелковые чулки с бантами, модные башмаки. Он гулял в компании молодых дворян по паркам и набережным столицы, с удовольствием посещал спектакли и веселился на балах, легко подтрунивая над порядками в отцовской Гатчине. Во времена Екатерины II императорский двор находился под сильным, хотя и поверхностным влиянием философии, литературы, искусства и вообще разных сфер культуры Европы, прежде всего Франции. При дворе господствовала атмосфера непринужденности и раскованности (по свидетельству князя Ф. П. Голицына, в Царском Селе вообще не придерживались придворного этикета). XVIII столетие казалось здесь временем развлечений и наслаждений, легкомысленных нравов, роскоши и великолепия, по выражению историка В. С. Поликарпова, «веком, создавшим веселую моду белых париков и красных каблуков, веселых и ярких костюмов, вееров и ширм, позолотившим стены дворца»^{26}.

При этом, как пишет А. Н. Сахаров, влияние бабки, ее твердая рука «как бы втягивали Александра в лоно высшей власти, исподволь приучали его к ничем не ограниченной свободе собственного волеизъявления, формировали, лепили облик будущего абсолютного монарха. И всё это относилось не только к Екатерине, но и ко всему ее окружению, ко двору с его иерархией, завистью, интригам и интрижкам, фаворитизмом, нравственной распущенностью, над которыми высилась великая воля великой государыни»^{27}. Это была школа жизни, причем далеко не всегда легкая и приятная, но, как выяснилось в будущем, неизменно полезная. «Приближенные государыни, зная ее чувства к старшему внуку, наперерыв спешили угодить ее любимцу, заслужить ее любовь и расположение… Александр Павлович слишком рано стал распознавать слабости людские, научился пользоваться этими слабостями и обращать их в свою пользу», — отмечает дореволюционный историк Б. Б. Глинский^{28}.

В конце концов Екатерина II, сама того не подозревая, поставила внука на край пропасти. Не видя в Павле Петровиче достойного преемника своих дел и справедливо подозревая, что, вступив на престол, он будет действовать наперекор ее предначертаниям, императрица решила обезоружить сына и лишить его звания наследника престола. В октябре 1793 года государыня обсуждала с Лагарпом возможность возведения на трон Александра минуя Павла, а точнее, пыталась говорить со швейцарцем о необходимости подготовки его воспитанника к этому шагу. Лагарп, будучи человеком честным и осторожным, абсолютно не верившим в прочность результатов дворцовых заговоров, сделал вид, что не понял прозрачных намеков императрицы. В штыки восприняла план Екатерины и Мария Федоровна, о чем прямо заявила в ходе трудной беседы с государыней. Тогда в сентябре 1796 года царица обратилась непосредственно к Александру. Тот, взяв время на размышление, ответил бабушке письмом, из которого невозможно было понять, принимает ли он столь неожиданный и опасный «подарок» или отвергает его. В те же дни Александр обратился с письмом и к отцу, в котором именовал того «Ваше Величество», то есть, по сути, предрешал вопрос о престолонаследии.

Для нас в данном случае важно, что вовлечение Александра в тайный заговор против Павла началось не в первые месяцы XIX века, как обычно считается, а в середине 1790-х годов и инициатором стала именно Екатерина II. Она не видела в отстранении сына от престола ничего странного, трудного и тем более опасного. По ее мнению, смена наследника престола, во-первых, по закону находилась в компетенции монарха, а во-вторых, оказалась подготовлена всем ходом событий: и неразумным поведением Павла, и насмешливо-презрительным отношением к нему ее окружения, да и отсутствием особых симпатий к ее сыну со стороны европейских правителей. Кроме того, Екатерина надеялась, что старший внук, внешне разделявший позиции бабушки, относится к отцу с той же антипатией, что и она сама.

Вот в этом-то государыня и ошибалась, поскольку не учла, по крайней мере, двух вещей. Александр любил и уважал родителей, хотя и старался явно не показывать этого в Петербурге. Кроме того, самой Екатерине, о чем она, естественно, не подозревала, жить оставалось совсем недолго. Об отношениях великого князя с родителями необходимо поговорить особо. В отличие от Зимнего дворца с его утонченной, но приедающейся галантностью и бьющей в глаза роскошью обитатели Гатчины ориентировались не на французские, а на прусские порядки и образ жизни. Нравы здесь царили более простые, порой грубоватые, не знавшие изысканности и великолепия, зато более откровенные и здоровые. В Гатчине и Павловске Александр был затянут в прусскую форму и обут в армейские сапоги. При родовой любви мужчин семьи Романовых к военному делу — петличкам, выпушкам, шагистике, приемам обращения с оружием — великий князь с удовольствием погружался в мужской мир отца.