По этим словам чувствуется, что даже столь близкий Александру Голицын о его молитве духом всего не знал, только о чем-то догадывался, отсюда и его уклончивое «быть может». Но, видно, была у царя эта особая молитва, полученная от баронессы, освоенная и творимая тайно. Не она ли способствовала тому, что, по выражению того же Голицына, «исполински пошел император по пути религии»? Мы еще вернемся к этой теме, а сейчас важно подчеркнуть, что признание Александра – «Помогли открыть» – явно относится к той части проповеди баронессы, которая до нас не дошла, но для Александра оказалась особенно значимой.
Царь вскоре переехал в Гейдельберг, где продолжились его встречи с баронессой. Юлия Крюденер помогла Александру разрешить мучительный вопрос, связанный с Наполеоном. Наполеон, в ее историософской трактовке, – темный ангел, гений зла, носитель разрушительного начала, а Александр – светлый ангел, усмиритель разбушевавшейся стихии. Ему суждено одержать победу. Казалось бы, концепция не нова: Наполеона называли антихристом, исчадием ада задолго до Юлии Крюденер. Но важно учесть, когда происходит разговор – во время триумфального возвращения Наполеона с Эльбы. Изгнанник вновь торжествует, а Юлия Крюденер предрекает ему конец, ссылаясь на Библию: «Я воззвал орла от востока, из дальней страны, исполнителя определения Моего». Так сказано у пророка Исайи, и об этом же возвещает Иеремия: «Ибо от севера поднялся против него народ, который сделает землю его пустынею». Или: «Вот, идет народ от севера, и народ великий, и многие цари поднимаются от краев земли».
В Гейдельберг баронесса прибыла вместе с близкими ей людьми – дочерью Жюльеттой, зятем Беркгеймом и духовным наставником, женевским богословом и мистиком Эмпейтазом. Александр жил за городом, на берегу реки, в доме англичанина Пикфорда, в саду которого он нашел свое знамя – крест, как он писал в одном из писем. Юлия Крюденер поселилась неподалеку, и Александр часто бывал у них, они беседовали, вместе молились и читали Библию. Однажды речь зашла об Аврааме и его готовности принести в жертву любимого сына Исаака. Александр воскликнул: «Вот чего недостает мне! Просите у Господа, чтобы Он даровал мне веру пожертвовать всем, дабы следовать за Иисусом Христом и исповедовать Его откровение перед всеми людьми».
Чьи эти слова? Александра, но в еще большей степени Феодора Козьмича, будущего исповедника откровений Христа, сибирского старца, наделенного чудной благодатью.
Глава одиннадцатая. Англия
В доме на Фобур Сент-Оноре Александр бывал уже после Ватерлоо и второго отречения Наполеона; первое же пребывание в Париже завершилось тем, что, простившись с Жозефиной и королевой Гортензией, он отправился в Англию, где тоже жаждали видеть главу коалиции союзников, победителя Наполеона (тем более что его слава не затмевала собственных побед, и прежде всего адмирала Нельсона и лорда Веллингтона, и этим даже льстила тщеславию). К тому же ему надо обсудить с англичанами польский вопрос и склонить их на свою сторону, поэтому 3 июня 1814 года он покидает Париж и вскоре высаживается в Дувре, где ему устраивают восторженную встречу: англичане выпрягли лошадей из коляски, где сидел Александр вместе с прусским королем, и сами вкатили коляску в город.
Вот и мне предстоит пересечь Ла-Манш и высадиться на меловых берегах Дувра. Англия! С ней у меня получилось все так же, как и с Францией: сначала я побывал, а затем удалось пожить. Иными словами, снять номер на четвертом этаже, под самой крышей гостиницы неподалеку от Гайд-парка; привыкнуть по утрам, едва проснувшись, самому заваривать чай, заливая пакетик в чашке нежно воркующим, побулькивающим кипятком из высокого электрического чайника; затем спускаться по винтовой лестнице в буфет, завтракать по-английски, намазывая апельсиновый джем на хрустящий хлебец, и бродить весь день без устали по улицам, закоулкам, набережным, паркам, музеям Лондона. Или забраться на второй этаж красного автобуса (наш маршрут – пятнадцатый; есть и другие, конечно, но этот наш, привычный, любимый: весь Лондон как на ладони) и забыться в счастливом изнеможении, прикрыть глаза, провалиться в полудрему, а перед глазами – кружение каких-то каруселей, пляшущие яркие пятна, обжигающие подсолнухи Ван Гога (из Национальной галереи), в ушах же – тихое, благостное звучание органа.