Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Почему я напоследок выбрал эти два города? Почему мне так нужно побывать в Вене и Вероне? Что меня непреодолимо влечет туда, заставляет совершить это путешествие через Киев, Жмеринку, Будапешт, Вену, а там взять билет до Венеции и, остановившись в гостинице, поехать в Верону? Да, конечно, жажда увидеть Италию – это прежде всего, но у моего путешествия была еще одна цель, осознанная мною не сразу, подсказанная мне волей судьбы, которая так распорядилась самыми разными, прихотливыми и случайными обстоятельствами, что их них сложился причудливый узор. В этом узоре прочитывалось: ты будешь в Вене, а ведь Вена – начало великой эпохи конгрессов (Сергей Михайлович Соловьев выделял в дипломатической деятельности Александра эпоху коалиций и эпоху конгрессов), Верона же – ее завершение. Между этими вехами – Ахен, Карлсбад, Троппау, Лайбах, но о них можно прочесть в книгах, а вот в Вене и Вероне необходимо побывать, чтобы почувствовать, с чего начиналось и чем завершалось то веяние, которое стараниями Александра проникло в европейскую политику. Я сознательно назвал это веянием, а не системой, как любили говорить во времена Александра, или программой, как мы говорим сейчас. Нет, это было именно веяние, дуновение, освежающий порыв, который распахнул наглухо забитые окна, сорвал со столов и подбросил в воздух кипы бумаг и заставил сидевших за столами чиновников ловить их по листочку и складывать на место. Позвольте, каких чиновников? Что числились по ведомству иностранных дел, заседали в канцеляриях и кабинетах, составляли реляции, отправляли депеши, вручали ноты. Все они привыкли к своей рутине, застоявшейся духоте, спертому воздуху, а тут вдруг заявляет о себе совершенно новая идея – в международной политике руководствоваться христианской нравственностью, – и возникает союз, и не какой-нибудь, а священный. Было от чего смутиться, оробеть, поддаться сомнениям. Как-то, знаете, непривычно, зябко, лихорадит. Ладно бы просто союз – торговый или военный. Союз и союз: сколько их уже было, создавались и распадались, а тут священный – вот рука и цепенеет, и чернила стынут на кончике гусиного пера. Подписывать или не подписывать? Англия не подписала, воздержалась: что ей континентальные союзы, она на своем острове отсидится. Пруссия свою подпись поставила: немцы идеалисты, еще не утратили склонности к благим порывам, возвышенного настроя души, и Фридрих Вильгельм многим обязан Александру (все-таки клялись в вечной дружбе на могиле Фридриха Великого). Австрия тоже подписалась, но не из-за высоких побуждений, а, скорее, по противоположным причинам: рассудили, что союз, хоть и священный, можно будет повернуть к своей выгоде…

Словом, веяние ворвалось, но окна снова закрыли. Идея же императора Александра не умерла, ей суждено было великое будущее. «Таким образом, идея Священного союза была первым в истории шагом к объединению человечества, по крайней мере христианского, сверху, мирным путем. Никаких прецедентов этому мы не найдем, разве только в космополитической иерократии римских пап. Нужно ли, однако, показывать, насколько ближе были и идея, и даже методы Священного союза к гуманистическим, гражданственным предприятиям XX столетия, чем к насильственному жреческому автократизму Средних веков? Дальнейшим этапом этой идеи было не что иное, как расширение идеального объема желаемого союза до всечеловеческих границ и попытка конкретно воплотить его в Лиге Наций, потом в ООН и, наконец, во всемирной федерации будущего».

Так, в «Розе Мира» Даниил Андреев называет Священный союз предшественником Лиги Наций и ООН – это понятно. А что такое всемирная федерация будущего? Мечта, предчувствие, надежда на то, что идея Александра (возможно, подсказанная Юлией Крюденер) когда-нибудь воплотится, обретет реальные форм, и Россия в этой всемирной федерации будет играть ведущую роль.

Эта идея обсуждалась на конгрессах, и даже не столько обсуждалась, сколько витала в воздухе, призрачно маячила, поскольку слишком уж была новой, необычной. Уже маячили и другие призраки – революций, демагогии и пропаганды, как тогда говорили. В Италии, в Испании и на Балканах возникали смутные брожения, создавались тайные общества, вспыхивали восстания, но для меня важен этот призрак, и я еду.