Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

«28.04. 14 часов 14 минут. Едем в Верону на поезде, который идет в Мюнхен. Величественный Duomo в Падуе, палаццо, узкие улочки, руины Arena roma. 14 часов 28 минут. Остановка в Vicenza. На перроне монашка, стайка студенток».

Монахиня пожилая, полная, грузная, вся в черном, с четками в руках. Вот и Виченца, значит, скоро Верона, куда Александр отправился на конгресс осенью 1822 года улаживать испанские дела, да и греческое восстание против турок требовало неотложных мер, вызывало столько тревог и мучительных сомнений. Совещались, выясняли позиции, спорили, упрямились в главном и уступали в мелочах…

Ноябрь в Вероне выдался очень холодный, совсем зимний: мороз доходил до минус десяти. Итальянцы к такому не привыкли, прятались по домам, но Александр все равно совершал прогулки верхом по тем самым улицам, по которым идем мы. Узкие, пустынные, зимние улицы, стук копыт по мощеным мостовым и удалявшаяся фигура царя в седле: сейчас он скроется за поворотом, а затем неожиданно появится с другой стороны. Вот и пьяцца делле Эрбе, ее он особенно любил: здесь некогда был римский форум, а теперь нечто вроде рынка, прилавки под круглыми зонтиками, как и во времена Александра. Вот церковь Санта Мария Антика, куда он часто наведывался, а вот другая, тоже полюбившаяся ему, в готическом духе, – Сан-Фермо-Маджоре. Откроем дверь, заглянем вовнутрь: вот он присел на скамью, потирая озябшие руки, нахмуренный, озабоченный, уставший от словесных баталий; близорукие глаза чуть слезятся, и редеющие волосы зачесаны на лоб. Сквозь прорези окон льет тусклый зимний свет, и пар от дыхания рассеивается в воздухе…

О чем он думает? Не о том ли, в Вероне, говорил Шатобриану? «Не может быть более политики английской, французской, русской, австрийской; существует только одна политика – общая, которая должна быть принята и народами, и государями для общего счастья. Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал союз. Представилось испытание – восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеза мне показались признаки революционные, и я удержался. Чего только не делали, чтоб разорвать союз! Старались внушить мне предубеждения, уязвить мое самолюбие, меня открыто оскорбляли. Очень дурно меня знали, если думали, что мои принципы проистекали из тщеславия, могли уступить желанию мщения. Нет, я никогда не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь в союзе. Должно позволить государям заключать явные союзы для защиты от тайных обществ. На какую приманку я могу пойти? Нуждаюсь ли я в увеличении моей империи? Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия, но чтоб я покровительствовал религии, нравственности и правосудию; чтоб дал господство этим началам порядка, на которых зиждется общество человеческое».

Вместо эпилога

Признаки революционные

В этих словах – итог. Нет, не итог всей жизни Александра Благословенного, а итог его деятельности как императора, оценка себя и других, выражение своей политической воли, стремлений и принципов. Мы слышим здесь отголоски его ранней концепции осчастливливания народов, замечаем следы былых раздумий о Наполеоне («Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия»), но это не только взгляд в прошлое, а предвидение будущего. Показались признаки революционные!

Да, показались признаки! Здесь речь идет не о французской, а о новых революциях, пламя которых перекинется в XX век. Как это символично: Александр уйдет – придут декабристы, затем – народовольцы, а затем – большевики! От религии, нравственности, правосудия, которым он покровительствовал, ничего не останется, все смоет кровавой волной беззаконий, террора и казней. Мальчиков-гимназистов, возвращавшихся домой после занятий, расстреливали без всякой причины, просто так (бывали такие случаи). Жены, пожелавшие узнать о судьбе арестованных мужей-офицеров, назад не возвращались, пропадали бесследно, чего уж там говорить… Поэтому религию, нравственность, правосудие император уносит с собой в затвор, посты и молитвенные бдения, чтобы сберечь и передать будущей, духовно обновленной России.

…Верона – завершение моих странствований, начавшихся в Зауралье, Сибири, Аустерлице. Как сопространственник Александра я много проехал, увидел, прочел, передумал и попытался связать воедино нити судьбы императора и старца Федора Кузьмича. Узелок получился крепкий – не развяжешь, не поймаешь за кончик и не выдернешь из него той или иной отдельной нити.

Не позволишь себе сказать, что Федор Кузьмич не имеет к Александру ровным счетом никакого отношения, а ведь говорят, и без всякого смущения… Ну, жил в Сибири, мол, старец, образованный, благородного происхождения, и что из этого? Сибирь-то большая, мало ли кто в ней жил, прятался, скрывался от властей.