Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

И все-таки близкий мне по духу читатель так сказать, надеюсь (очень надеюсь!), себе не позволит, поскольку это если и не прямой политический заказ (как с книгой профессора Кудряшова), то явная неправда. Неправда либеральная, консервативная – какая угодно, но неправда. За нее будет стыдно – запятнаешь себя перед русским соборным сознанием и вовек не отмоешься.

Немного о мнениях

Можно, конечно, назвать историю появления в Сибири старца Федора «операцией прикрытия», как это позволил себе писатель Борис Евсеев в новом романе «Очевидец грядущего», но то – роман. До Бориса Евсеева милейшее существо, несказанно одаренная, пишущая превосходные стихи и прозу, утонченно мыслящая, невероятно начитанная, деликатнейшего воспитания Екатерина Шевченко говорила мне примерно то же: с невинно опущенными глазами высказывала подобное мнение. По ее словам, император скрывался за границей, а за него лицедействовал его двойник. Какая прелесть! Ну, не чудо ли! Просто-таки сюжет для детективного романа!

У нас обо всем высказываются мнения и догадки, в том числе и об исторических фигурах. Такой свободы во мнениях нет больше нигде. Везде все-таки остерегаются, мнутся, недоговаривают, соблюдают приличия, да и политкорректность, знаете ли, не шутка: со службы вышибут в два счета. У нас же свобода во мнениях полнейшая. Все так и сыплют мнениями, и это нас ничуть не роняет, только красит. Без этих мнений было бы скучно жить, и я, выражаясь словами Вольтера, готов отдать жизнь, лишь бы все имели возможность их высказать. Хотя он, кажется, такого не говорил… Но все равно я готов, а вот соглашаться – простите… Екатерина Михайловна – моя лучшая ученица, читательница, собеседница, Бориса Евсеева считаю своим другом, чту его как писателя, но при этом никогда не соглашусь (о причинах сказано во введении).

Пушкинские строки и декабристская идеология

А что же Пушкин? Ошибся в оценке Александра как лукавого и слабого властителя. Наш-то Пушкин? Солнце русской поэзии? Ошибся, и не будем отнимать у него этого права – ошибаться. Он сам писал в «Евгении Онегине», что не любит русской речи без грамматической ошибки, а где грамматическая ошибка, там и историческая.

Вообразим, что Пушкин вообще не ошибался, что у него все выверено, что он – педант. О, это было бы ужасно! Для поэзии история в конечном итоге не указ, против нее можно и погрешить, тем более что поэзия должна быть, как известно, немного глуповата. За ошибки Пушкина еще Филарет корил, отвечая на его стихи стихотворным посланием, и он соглашался, покорно принимал укоризну. К тому же в Десятой главе «Онегина», откуда взяты строки о слабом и лукавом властителе, об Александре I сказано и такое:

Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.

Слабый не смог бы стать главой, ему бы не позволили прочие цари: уж это был народ изощренный, испытанный, с волчьей хваткой. Один Меттерних чего стоит!..

Где-то здесь, повторяю, закралась ошибка, ну, не ошибка – противоречие… Да и глава не окончена, так, набросок, сплошные отточия. Она не дает повода для окончательных суждений об отношении Пушкина к Александру I.

Еще хотелось бы отметить, что строки Пушкина доносят до нас отголоски тех мнений, которые высказывались об Александре в кругу заговорщиков-декабристов, замышлявших его убийство. Они насквозь пронизаны декабристской идеологией. Прежде всего, они злы и ядовиты как образец самой беспощадной сатиры. «Слабый» – значит неспособен управлять страной. «Лукавый», то есть может прикинуться кем угодно, очаровать, обворожить, но это – маска. «Плешивый щеголь» – вменяется в вину и раздувается, окарикатуривается физический недостаток, ранняя потеря волос: испытанный прием любой пропаганды. «Враг труда» – это почти прокламация, совершенно несправедливая, поскольку Александр уважал труд и сам работал до изнеможения, стремился занять этим голову и отогнать мрачные мысли. Наконец, самый убийственный намек: «Нечаянно пригретый славой». Тут уже просто угадывается распускаемый декабристами слух, что Александр – убийца собственного отца, незаконно, как шекспировский Клавдий, занял престол. Это вкладывает в руки декабристов гамлетовский клинок, «отравленную сталь»:

Ступай, отравленная сталь, по назначенью…

Таким образом, пушкинские строки – пример той самой полифонии, которую Бахтин считал важнейшей особенностью романного метода Достоевского.

Черта

Что ж, мы проделали путь от Петербурга – через Зауралье и Сибирь – до итальянской Вероны, постарались заглянуть в тайники души Александра, выявить те черты, которые привели его в Сибирь под именем Федора Кузьмича. При этом я, как автор этой книги, использовал метод постижения истории через пространство, через созерцание мест, где происходили те или иные события.