Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Может быть, не раз уже докладывал о всяких подобных случаях и даже числился по некоему секретному ведомству, такое предположение высказал Анатолий Федорович Хрипанков, мой петербургский собеседник, хорошо знакомый с этой историей. Надо заметить, весьма обоснованное предположение, без которого весь эпизод выглядит несколько странно: мало ли у кого какая лошадь и кто во что одет, не каждого же сдавать в участок! А тут задержали и отправили в город – явно неспроста. Возможно, некий тусклый, невзрачный господин с бритым лицом надоумил: вы тут, братки, приглядывайте и если что… Возможно, и предписание имелось, некая инструкция, циркуляр… Может быть, Николай I специально расставил посты, чтобы его брат тайно не проник в Москву, Петербург, Киев и прочие административные центры: дело-то государственное. Феодор Козьмич же своим поведением как бы говорил: пожалуйста, согласен и на Сибирь, и на иные забытые Богом места… Главное, что он вышел из затвора, а где после этого жить – особого значения не имело…

Красноуфимский земский суд приговорил его к наказанию плетьми и к отдаче в солдаты, в случае же негодности – к отсылке в Херсонскую крепость, за неспособностью же к работам – к ссылке «прямо в Сибирь на поселение». Зачитанным приговором Феодор Козьмич «остался доволен», но сам расписываться не стал, остерегся, доверил мещанину Григорию Шпыневу. Решение суда отослали по инстанциям, но вскоре оно было возвращено пермским губернатором со следующим предписанием: «Федора Козьмина, как имеющего 65 лет от роду и, следовательно, не способного ни к военной службе, ни к крепостным работам, сослать в Сибирь на поселение», что и было в точности исполнено.

12 октября Феодор Козьмич получил двадцать ударов плетьми, и на следующий день его отправили по этапу в Тюмень, а оттуда в Томскую губернию. Такова последовательность событий в Красноуфимске: факты, имена, даты. К этому же времени относится и рассказ крестьянки Феклы Степановны Коробейниковой, слышанный ею от самого Феодора Козьмича: «По какому-то случаю дано было знать императору Николаю Павловичу, и по распоряжению его величества был прислан великий князь Михаил Павлович. Он по приезде своем в город прямо явился в острог и первого посетил старца Федора Кузьмича и сильно оскорбился на начальствующих, хотел их привлечь к суду, но старец уговорил великого князя оставить все в забвении. Просил также, чтобы его осудили на поселение в Сибирь…»

Одним словом, вот что происходило там, где мне вскоре предстоит побывать. Я снова буду охотиться за тенью этих событий, как будто они еще не отошли, не отлетели и возвещают о себе неким тихим печальным гулом. Главное, его услышать, различить в слитном шуме улицы, угадать в шелесте, шорохах, скрипах, тогда и события оживут, и я, их зачарованный свидетель, перенесусь туда, где ушедшее время совпадает с окружающим меня пространством.

Так оно и случается, поезд замедляет ход, и я спрыгиваю с подножки на низкую платформу, прячу в камеру хранения чемодан и, не дожидаясь автобуса, пешком отправляюсь в… город, если называть этим словом не грязно-серые бетонные коробки, уныло-однообразными рядами поставленные вдоль улицы, а нечто неуловимо-ускользающе-затаенно-живое, чем обладают старинные домики, церкви, деревья. Вот они показались вдали за поворотом дороги, и я понимаю, что передо мною уцелевший островок настоящего Красноуфимска, того самого, куда доставили на телеге Феодора Козьмича, где он стоял перед судьями, зачитывавшими приговор, где его как бродягу наказывали плетьми, а затем сто семнадцатым по счету он шагал в колонне ссыльных из сорок четвертой партии.

Да, именно здесь он, победитель Наполеона… Я брожу вдоль черных бревенчатых домов, накрытых шапками сирени, разглядываю резные тесовые ворота, вдыхаю запах мокрых опилок, сырых поленьев, долетавший из дворов, и все пытаюсь уяснить, осмыслить, донести до своего сознания: именно здесь… победитель…

Я выбираюсь на высокий берег Уфы, передо мною холмистые дали, туман, леса. Внизу, у берега, склонившиеся к воде ивы, полузатонувшие лодки. Запахло дымком, мальчишки жгут костер, прозрачный дым стелется над водой, словно обхватывая ее руками… Красиво, но во всем что-то холодное, уральское… Как не похоже на знакомый и близкий ему Петербург, арки, проспекты с наряженными дамами, набережную Невы, мосты над каналами… Не похоже и странно, насмешливо, грубо, отчужденно. Попробуй привыкни к этому, залетный воробышек, царский властелин, как ты сам себя величаешь… Попробуй, когда дохнет в лицо угрюмой, безнадежной, холодной, как уральский чугун, тоской и вспомнится то прежнее, чему не будет возврата.

Да, не будет Петербурга, Невы, мостов над каналами, а будет глухая Сибирь… Сибирь, батюшка, Томская губерния, куда доставят тебя по этапу, и заживешь ты там, сам себе удивляясь, и в этом удивлении скажешь однажды: «Я родился в древах, если бы эти древа на меня посмотрели, то без ветра бы вершинами покачали».

Глава одиннадцатая. Монастырь и дом Хромова