Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Но если во Франции венец поменяли на колпак, то в России он должен стать клобуком. Конечно, вряд ли Александр так думал в 1893 году, когда ему было всего шестнадцать, но он всю жизнь мысленно возвращался к этому дню. Пролитая кровь Людовика ужасала его так же, как смерть герцога Энгиенского, казненного Наполеоном, смерть деда Петра III, задушенного графом Орловым, и смерть отца, в которой он считал себя повинным. Всюду кровь… кровь… поэтому, если хочешь избежать колпака, сохраняй венец, не отдавай его на поругание черни или надевай клобук. Да, венец, колпак и клобук в русской истории – то же, что отречение, юродство и самозванство…

Накануне 21 января Людовик простился с семьей, приведенной к нему в каземат башни Тампль, бывшей обители тамплиеров, превращенной в тюрьму. Прощание было трогательным, нежным и в то же время сдержанным и спокойным, почти безмолвным: только обнялись напоследок. Ночью он хорошо спал, и как желанен был для него этот предсмертный сон, сон-убежище, сон-забвение, сон-спасение. И как страшно было проснуться, увидеть над собой потолок, стены и понять, что сегодня уже наступило, а завтра – не будет. Он причастился, оделся (по свидетельству современников, на нем был белый жилет и коричневое пальто), слегка напудрил волосы, и коляска повезла его по улицам Парижа к площади Республики, бывшей площади Людовика XV, где неподалеку от пьедестала конной статуи стояла гильотина. Его возвели на помост, где короля уже поджидал палач – Шарль Анри Сансон, позднее описавший этот день в своих воспоминаниях. Бывший король стал сопротивляться, когда ему пытались связать руки. Священник напомнил ему, что Христос не сопротивлялся, когда его связывали, и Людовик смирился. Он хотел обратиться с речью к народу, но барабанная дробь заглушила его голос, и он смог лишь выкрикнуть слова: «Желаю, чтобы моя кровь пролилась во благо Франции!» В 10 часов 10 минут утра казнь свершилась: король был обезглавлен.

Александр наверняка не раз представлял себе падение ножа и последний ужас человека, чья голова уже прижата к плахе, и не мог не содрогаться от ужаса. Собравшийся на площади народ обмакивал платочки в крови короля: на память. Кто-то, взобравшись на помост, окропил кровью толпу… Народ ликовал: «Да здравствует Республика!»

И вот в день Пасхи Александр устраивает молебен, тем самым превращая темную мистерию в светлую: «…очищал окровавленное место пораженной царственной жертвы». Сказано точно! При этом своим символическим действом он словно дает площади новое название – площадь Воскресения, устраняя профанное и восстанавливая сакральное. Он, русский император, с триумфом вошедший в Париж, посланец Москвы, сожженной и разоренной Наполеоном, он не сжигает, а воскрешает.

Наполеон, несмотря на революционное прошлое, был по-своему добр к казненному Людовику: из собственной шкатулки выплачивал пенсию его кормилице, как, впрочем, и сестрам Робеспьера, седеньким старушкам. Как трогательно! Казненный Людовик – казненный Робеспьер: собственно, это тоже жест примирения и согласия, свое образное воплощение идеи, которой продиктовано нынешнее название площади, – Конкорд. Наполеон вообще часто бывал добр, если не как император, то как частное лицо, просто как человек. Он многих жалел, многим сочувствовал, заботился о раненых, не только своих солдат, но и солдат противника. Наконец, Наполеон, не будем забывать, восстановил в правах католическую церковь, заключив конкордат с Папой: это, безусловно, мудрый политический акт. В нем есть все, чтобы назвать его истинным героем Запада, может быть, последним героем.

Александр же не герой, а святой. У его свершения иной масштаб, иная мера – мера Феодора Козьмича, и он не просто призвал к согласию, а освятил площадь во имя будущего воскресения всех.

Глава третья. Елисейские Поля: пространство временится