Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Большего историк здесь не скажет. Чтобы сказать больше, нужно подняться над историей, к тем высотам духа, божественным сферам, иноматериальным мирам, где начинается историософия и откуда черпал знания Даниил Андреев, называвший себя метаисториком. Собственно, и библейский взгляд на события – это метаисторический взгляд, прослеживающий воздействие на нее Высших сил, воли Всевышнего, и Христос упрекал фарисеев за их неумение читать знаки Божьего Промысла, знамения времен. Вряд ли стоит подробно вдаваться сейчас в эту область, но достаточно перечитать главы из «Розы Мира», посвященные царствованию Романовых, чтобы фраза Шильдера высветилась по-новому, чтобы в ней проступили неведомые ранее глубины, открылись захватывающие перспективы…

Мы же вернемся к осознанию Александром своей провиденциальной роли. Был момент, когда он засомневался в своем призвании на эту роль: во время Венского конгресса Наполеон с горсткой храбрецов, верной ему гвардией, бежал с Эльбы и, приветствуемый всеми, без единого выстрела дошел до Парижа. Маршал Ней, выступивший ему навстречу и обещавший привезти его в железной клетке, по первому зову перешел на сторону императора. Перепуганный Людовик XVIII в панике покинул дворец Тюильри, куда восторженная толпа вносит Наполеона на руках. Александру было над чем задуматься. Неужели Провидение от него отвернулось? Неужели с него снята санкция Высших сил, как сказал бы тот же автор «Розы Мира»?

Это были ужасные, мучительные минуты тревог и сомнений, но «Сто дней» Наполеона закончились битвой при Ватерлоо, проигранной из-за дождя и опоздания Груши, и англичане увезли поверженного императора на остров Святой Елены. Когда снова начался дележ послевоенной Европы, возобладал мелкий государственный практицизм Талейрана и Меттерниха, Александр в душе наверняка пожалел о своем противнике. Да, тот был чужд христианской нравственности, не призывал милость к падшим, но какая-то великая идея окрыляла его – идея мировой Империи, нового Рима, континентального противостояния морскому могуществу, «торгашескому величию» Англии, этого закулисного манипулятора, могущественного кукловода европейской политики.

Но это уже сфера не столько метаистории, сколько геополитики.

Глава четвертая. Париж встречает русских

Утро 31 марта 1814 года: Париж встречает русских…

Вернемся к воспоминаниям участника тех событий, русского генерала Левенстерна, и сравним две фразы: «Я был в Париже» и «Я был с армией в Париже». Первая фраза звучит банально, потому что она произносилась многими и бесчисленное множество раз. Париж вечен, и он тебя забудет, твои следы смоет первым дождем, будь ты модник и щеголь, фланирующий с тросточкой по бульвару, праздный завсегдатай кафе или любитель искусства, рассматривающий в лорнет «Мону Лизу». Но если ты был с армией в Париже, то все меняется, ты оставил в нем след навечно, и Париж тебя не забудет никогда. С армией – значит, как победитель, а Париж умеет ценить только победителей и никогда – побежденных…

Ах, как сладко это повторять, каждый раз испытывая неизъяснимое волнение от сознания своей избранности, причастности чему-то, доступному лишь немногим счастливцам: «Я был с армией в Париже!» (наверное, то же чувствовали французы, стоя на Поклонной горе и глядя на Москву).

Это волнение побывавшего угадывается и в рассказах Феодора Козьмича о тех незабываемых днях, ведь он рассказывал не от лица Александра, не выдал себя, хранил тайну, но рассказывал именно как тот, кто был с армией в Париже. Один из многих, безымянный, но он был с армией, и таких до него не было и после него не будет.

Но его с Александром должно было что-то разделять, что-то незначительное, случайное, совсем пустяк. Что же именно? Неточность, ошибка, и он ее совершил. При перечислении союзников, вступавших в Париж вместе с Александром, Феодор Козьмич называет Меттерниха, а Меттерниха-то там и не было. Он не был с армией в Париже, потому что неудобно: все-таки Наполеон женат на дочери австрийского императора Франца, все-таки он его родственник, зять, поэтому из соображения приличий и ради соблюдения родственных обязательств и сам император Франц, и Меттерних не участвовали в шествии победителей. Интересы Австрии в Париже представлял Шварценберг, пусть и не слишком удачливый, но полководец союзнических войск, дипломатические ограничения на него не распространялись.

Феодор Козьмич же назвал Меттерниха, потому что смотрел на Александра со стороны, уже сквозь время и пространство, из Сибири, из Томска.