Александр I

Так и вышло, что первым из глобальных послевоенных проектов Александра Павловича стало создание Священного Союза Европейских Государей.[221] Акт «Братского Христианского Союза» подписан будет 14/26 сентября 1815 года, в день Воздвижения; огласят его 25 декабря — на Рождество; такой выбор не мог быть случайным; даты говорят за себя.

Чем больший разлад царит в душе человека (особенно если этот человек и сам — царит), тем сильнее его тяга к упорядоченности. Педанты и аккуратисты слишком часто оказываются тайными неврастениками, равно как натуры мистические нередко совмещают порывы за пределы эмпирического опыта с напряженным интересом к муштре и палочной дисциплине. Была прямая связь между обострением интереса послевоенного Александра I к фрунту, любовным обустройством военных поселений, экспериментальной реорганизацией Остзеи, Финляндии, Польши — и все нараставшим в его душе страхом перед непредсказуемостью истории. Государственная эстетика компенсировала сердечный разлад.

Не столь непосредственно, но и все же связан с этим разладом проект Священного Союза. Именно в те дни, когда царь обдумывал свой многозначительный тост «За мир Европы и благоденствие народов», провозглашенный во время прощального смотра русским войскам близ Вертю 29 августа 1815 года, он отдал приказ Ермолову арестовать и отправить на союзническую гауптвахту тех полковых командиров, чьи полки сбились с ноги при входе в Париж. А вечером того же дня, обнаружив пропажу депеши от посланника при Нидерландском дворе, долго кричал на князя Петра Волконского, после чего велел принести Библию и погрузился в деятельное созерцание.

ГОД 1815. Август. 30. Париж.

Устроен прощальный парад с участием полковых священноцерковнослужителей.

«Я покидаю Францию, но до своего отъезда хочу публичным актом воздать Богу Отцу и Сыну и Святому Духу хвалу, которой мы обязаны Ему… и призвать народы стать в повиновение Евангелию. Я принес Вам проект этого акта…»

(Александр I — г-же Криднер.)

Австрия, Россия и Пруссия обязываются

1) пребывать соединенными неразрывными узами братской дружбы… управлять подданными своими в том же духе братства для охранения правды и мира;

2) почитать себя членами единого христианского народа, поставленными Провидением для управления тремя отраслями одного и того же семейства;

3) пригласить все державы к признанию этих правил и вступлению в Священный Союз.

Все Государи руководствуются заповедями Св. Евангелия.

(Из проекта акта о Священном Союзе. Согласовано с г-жой Криднер.)

И тут самое время еще раз вспомнить, что последним из крупных предвоенных проектов царя было учреждение Императорского Царскосельского лицея.[222] События эти кажутся несоразмерными по масштабу; однако они — при некотором стечении обстоятельств — вполне могли сомкнуться в единую цепь.

Лицей задумывался не как рассадник поэтов, но как привилегированное учебное заведение. Он призван был вылепить из юных воспитанников новое поколение государственных мужей.

Именно ради этого лицеисты были вырваны из семейного лона, помещены вдали от столичной среды. Им предстояло в недалеком будущем решать столь неординарные проблемы, что перенятые домашним образом привычки, предрассудки, опыт предшественников жестоко бы им препятствовали.

По той же самой причине во главе Лицея поставлен был Василий Малиновский — блестящий теоретик дипломатии, как раз и выдвинувший идею единого европейского пространства, основанную на философии «вечного мира» (поклонником которой Малиновский был издавна),[223] германофильстве и политических реалиях начала века:

«Стечение нынешних обстоятельств составляет эпоху… мы будем отвечать потомству, и сами пожалеем тщетно, если не воспользуемся оными… Общий мир не есть химера, утешающая уединенного добросердечного мудреца, Германия и почти вся Европа оного желают, и в надежде его не жалеют никаких пожертвований».[224]

Потому и местом обитания лицеистов была выбрана летняя резиденция русского царя, и в Лицей первоначально предполагалось поместить младших братьев государя — Николая и Михаила Павловичей. Чем дальше лицеисты пребывали от косной семейственности, тем ближе они оказывались к единственному источнику и гаранту уновления России — одиноко противостоящему ей царю. Им как бы предлагалось ощутить и остро пережить свою изначальную — и пожизненную — помещенность в имперскую сферу.

Они — ощутили.

Когда Пушкин в 1830 году напишет псевдоантичную эпиграмму «Отрок»: