Александр III и его время

Свои обиды и недовольства цесаревич также изливает жене в письме 11 января: «На днях получил приказание Главнок. отменить всякие движения вперёд и войскам оставаться на прежних местах. Просто ничего не разберёшь: один день немедленно сделать то, на другой день — не сметь предпринимать ничего, да что же это наконец? Да если бы я исполнял все приказания главнок., то чёрт знает что было бы с нами и моим отрядом. Слава Богу, я проучен и знаю цену этим приказаниям и поэтому не тороплюсь или вовсе не исполняю, если они слишком глупы, как высылка парламентёра к Рущуку; конечно, я никого не посылал и через день получил приказание отнюдь не трогаться вперёд. Хорош бы я был, если исполнил приказание. Посмешище перед всей армией, перед Россией, да никто бы верить не хотел, что это приказание главнокомандующего, и, конечно, всё бы пало на мою шею. Почему отменили наступление нашего отряда на Разград и Рущук, не знаю, но полагал, что оно в связи с мирными переговорами; но каково же было наше удивление: мы думаем, что ввиду переговоров, которые идут хорошо, приказано было приостановить всякие движения вперёд, но ничуть не бывало, все отряды идут вперёд не останавливаясь, одному нашему приказано ничего не предпринимать! Непонятно и досадно для войска. Моё терпение совершенно лопнуло, я твёрдо решился просить у Папа разрешения выехать из армии и чтобы он окончательно вызвал нас обратно домой.

Жду теперь только, чтобы узнать, чем кончатся переговоры о мире. Если хорошо кончатся, то, само собой разумеется, нам больше нечего здесь делать, если же затянутся и мы всё-таки с Владимиром останемся в том же положении, как теперь, то мы решились проситься прочь отсюда. Невыносимо оставаться здесь и ничего не делать, ничего не знать, без известий, кроме дурацких и безграмотных телеграмм главнокомандующего. Он ни разу не потрудился мне сообщить, как идут переговоры и какие главные условия для заключения перемирия, я решительно ничего не знаю и совершенно, как будто меня здесь нет. Для чего я здесь, я сам не знаю! Что мне тут оставаться, к чему, кому я приношу пользу, решительно не понимаю. Остался я здесь, потому что Папа желал, чтобы я принял мой гвардейский корпус, но Дядя Низи, видно, не желает, и мне приказано оставаться здесь.

Боже, что я претерпел морально здесь за это время, не желаю никому пройти через это испытание, и всё время моё положение было ненормальное, самое незавидное, каким-то чернорабочим, а прочим предоставили уже пожинать лавры за Балканами и именно тем, которые всего менее заслуживали это, как, например, Скобелев, Стругов и Гурко! А например, молодец генер. Радецкий, герой Шипки, оставлен в резерве. Кн. Мирский тоже. Все выдвигают самых низких и непорядочных людей. Правда, досадно и отвратительно. Я не о себе хлопочу, мне ничего не надо, я ничего не желаю, Слава Богу, Господь помог мне исполнить мой долг до юнца с честью, чего же мне больше, но за прочих досадно. Гвардия, например, какими молодцами себя показала, а об ней почти ничего не говорится, всегда глухо выражаются: отряд генер. Гурко, и больше ничего» (там же, л. 11-15).

13 января началось наступление отряда, вызвавшее сначала отход турецкой армии на линию укреплённых городов, а затем и овладение этими пунктами и Силистрией. В этот же день свои переживания, горечь и обиду наследник высказывает супруге в очередном письме: «… сегодня, наконец, приехал курьер и привёз твоё милейшее интересное и длинное письмо № 78. Ты не можешь себе представить, какое счастье для меня получать такие письма, как я наслаждался и как мне грустно становится, как тянет домой. Я даже плакал немного, потому что я себе не позволяю это удовольствие, часто и тяжело становится, как начнёшь вспоминать про дом, про детей, а в особенности про тебя, моя душка! Прости, что пишу всё это и ещё больше тебя расстраиваю; знаю, что и тебе не весело, нелегка эта разлука, но что же делать, Господу так угодно, и мы должны преклониться перед Его святою волею, и это ведёт всегда к лучшему, к нашей же наверняка пользе, оно и быть иначе не может, и это громадное и единственное утешение. Тяжело мне лично одно — это то, что я оставался здесь, по-видимому, понапрасно; вместо того чтобы быть за Балканами, как того желал сначала Папа, я сижу здесь и хоть счастлив, что расстался с моим милым отрядом, да ему не дают ничего делать; и в настоящую минуту оно особенно тяжело и неприятно ввиду того, что все идут вперёд, кроме меня и Владимира».