Александр III. Истоки русскости

Хорошо образованная, многообразно одарённая императрица была равно прекрасна хоть на международном дипломатическом приёме, хоть на великосветском бале, хоть на зимнем катке… Она хорошо музицировала, столь же полно знала литературу и имела достойные художественные способности. (В музее города Петрозаводска сохранились её картины, как всегда, подписанные инициалами – «М.Ф.».)

Мария Фёдоровна всем сердцем полюбила свою новую родину, страну «её милого Саши», и, проявив редкое мужество, не покидала её до самой весны 1919 года. Затем была недолгая и нерадостная жизнь в Англии при тамошнем королевском дворе, а потом не менее горестная жизнь в Дании. До конца своих дней она помогала русским эмигрантам, двери её дома всегда были для них открыты. Свои малые средства она полностью раздавала нуждающимся русским. До своего последнего дня она посещала церковь Александра Невского, основанную в Копенгагене российской императорской семьёй. И входя в эту церковь, она непременно произносила: «В нашем храме хочу говорить по-русски!»

При Александре III и Марии Фёдоровне отношения с Данией были самые тёплые и постоянные. И не только родственные, а и деловые. Например, датское Большое северное телеграфное общество построило в России станции телеграфа от Балтики до Тихого океана. А теперь? Слабенькое эхо былых отношений однажды ожило и в наше время. В 1997 году в Копенгагене открылась большая российско-датская выставка, посвящённая 150-летию со дня рождения Марии Фёдоровны. На ней были представлены и многие уникальные экспонаты эпохи Царя-Славянофила, а в их числе – дневник императрицы.

И он сам, и вся выставка явились словно неким романтическим признаком былой империи, возникшим из непроглядного небытия.

И это призрачное явление очень долгое время было совершенно единственным… И даже никакого мыслительного возврата к необычному тринадцатилетию долгое время не случалось? Но в таком суждении мы сильно ошибаемся.

Когда-то старинный исследователь А. Е. Пресняков глубокомысленно обмолвился, что «историку часто бывает трудно выдержать на деле старую истину, что нельзя отсутствие известности принимать за отсутствие исторической жизни». Воистину нельзя! И если речь в положительном смысле крайне редко заходила об императоре-миротворце и его ближайших сторонниках, то основное зерно его правительских принципов, кажется, никогда не забывалось. Этому зерну, этому ядру некоторых принципов правления, кажется, суждено не забываться никогда. И в самых разных странах, порой весьма отдалённых друг от друга и территориально, и ментально, оно, словно магический фант, вновь и вновь возникает в смелых (и, должно быть, в немалой мере идеалистических?) мечтаниях крупных правителей.

Так в своё время было во Франции при Наполеоне III, который пытался управлять страной, обходясь без политических партий. Тогда он возвратил всеобщее избирательное право, но одновременно отменил целый ряд либеральных реформ. И едва не стал серьёзной угрозой для либерализма французских высших классов, пытаясь построить подобие некой «народной монархии».

А при Александре III впервые во всей Европе у нас ввели страхование рабочих от несчастных случаев, сократив трудовой день для детей и женщин, а для крестьян устроили особый Банк, чья деятельность позволила гораздо легче приобретать землю. Современный парижский историк князь Дмитрий Шаховской отмечает, что «целый ряд демократий, в том числе и европейских, не смогли тогда этого добиться». И некоторые современные исследователи обращаются к этому, как к государственному явлению, несущему признаки начала реализации идеи на родной монархии.

Её призрак и раньше бродил по Европе, а особенно заявлял о себе в нашей стране. И в царствование Николая II он с огромной трагической силой вдруг заявил о себе в гапоновские дни. «Кровавое воскресенье» навсегда останется знаком жуткого конца этой идеи.

Думается, что Гапон был человеком именно идейным и всерьёз усматривал возможность изменить существующую на то время тяжёлую ситуацию с положением рабочих. Он находился во власти наивной уверенности, что, придя к царю во главе гигантской делегации и подав ему их петицию, он установит самую прямую связь, создаст возможность самого прямого диалога между царём и рабочими. И благодаря этому прорыву сквозь чиновные и капиталистические кордоны им и удастся установить прямой контакт народа с монархом и устранить многие существующие социальные проблемы. (Разве это не напоминает столь же идеалистические принципы «народной монархии»?)

Современный нам историк Константин Могилевский считает, что Гапон в те дни действовал по своей собственной инициативе, исходя из своего собственного понимания жизни России. Очевидно, он трагически ошибался, но провокатором, очевидно, не был и быть не мог.