Александр III. Истоки русскости

Новый император своим решительным отказом от встречи с самым признаваемым русским писателем отнюдь не проявил высокомерия или глубокой отчужденности от мыслей и чувств интеллигенции, а скорей проявил обостренное чувство личной ответственности и присущий ему здравый смысл. Очевидно, царь не обязан углубляться в анализ высоких гуманистических подходов к преступлению и наказанию, а обязан исходить из норм законности и государственной целесообразности. Современники нередко подмечали известную негибкость его мышления и случавшуюся неготовность к компромиссам, но никто не отрицал его государственного здравомыслия.

Среди современников Александра III было немало тех, кто не одобрял и даже сильно порицал близость царя к славянофилам. Но и эти люди признавали, что эта склонность к славянофилам (и особенно к русским) и их ценностям никак не говорила о его желании идти путем славянофильской «соборности». Нет, его известное славянофильство никак не мешало ему оставаться самодержавцем. И, очевидно, на том историческом перекрестке жизни России именно это и было необходимо.

Сколь не демократичными были «контрреформы» Александра III? Внешне они выглядели весьма и весьма реакционными. Для примера можно взять положение с городским самоуправлением. После александровской «контрреформы» число избирателей в городах резко понизилось. Например, в Петербурге с двадцати одной тысячи до восьми тысяч человек, а в Москве – с двадцати до семи тысяч. Казалось бы, катастрофическое сжатие гражданских прав и свобод и полное скукоживание городского самоуправления. Но в реальности всё было точно наоборот: города обрели органы самоуправления, где стали вести всю гражданскую деятельность материально крепкие люди. Их больше не равняли с неимущими, и эти состоятельные горожане почувствовали вкус к власти и возможность более уверенного обустройства своих городов.

Всё очень схоже и в крестьянском и земском самоуправлении. В крестьянский мир государство сколько-либо основательно не вступало, и здесь почти всецело сохранялось крестьянское «обычное право», в котором решающими оставались не сила законов, а сила традиции.

А земство не оказалось сильно перестроенным, здесь тоже возросла роль людей материально обеспеченных и реально способных по-хозяйски здраво мыслить и разумно обустраивать свои города, уезды, губернии. Более того, земство добивалось серьёзных успехов в вопросах развития цивилизованности своих территорий, в этих трудах оно совершенствовалось и взрослело, неуклонно повышая свой авторитет и набирая свою гражданскую значимость. И, очевидно, не ошибался Витте, полагавший, что дальнейшее развитие земского дела, в конце концов, совершенно мирным путем приведет страну к конституционному строю. Подводя итог размышлениям этой главы, уместно будет сказать, что все главные действия внутренней политики Александра III отнюдь не были выдуманы и предложены им самим. Нет, они все и обсуждались и предлагались ещё при Александре II, но у Царя-Освободителя не нашлось ни смелости идти этим путем – ни способности крепко держать в руках управление грандиозной империей, вступившей в период великих и сложных перемен. Но этими качествами уверенно обладал его преемник Император Александр III.

* * *

… Каждый человек – это целый мир больших ли – малых ли идей, страстей и представлений о жизни и о своём месте в ней.

Каждый человеку – это целая «вселенная» исканий и устремлений, мысленных и чувственных обретений и твёрдо воспринятых понятий о её смысле.

Каждый человек – это великая непростота дарованных свыше способностей и одновременно с ними проявившихся недостатков: это удивительное соседство благого и неблагостного, и каждый человек – это и яркий успех, и одновременно немалый успех творения Жизни.

Есть ли в литературе задача трудней, нежели писать о человеке? Полагаем, что трудней этой задачи в книжной словесности ничего нет. По сравнению с нею всё остальное воспринимается гораздо более лёгким и посильным. Пока литератор ведет рассказ о внешних событиях судьбы человеческой, его путь вполне ясен и достаточно ровен, его взгляду свободно открываются и былое, и нынешнее, и его перо легко летает по ещё чистым страницам. Но как только доходит дело до внутреннего мира героя, его повествований, а даже и до общей характеристики его душевных свойств, так исчезают и ровность пути, и ясность взгляда, и тяжелеет перо, словно к нему тягость великую привесили. А страницы его писания перестают быть привлекательно чистыми, они уже пестрят поправками, переделками, вычерками, да порой так и не складывается их строй в гладкое изложение главного рассказа, то есть в словесный портрет неповторимого душевного облика своего героя. Господи, как же бывает трудно идти к верному рассуждению о нём! Вот с этой великой трудностью мы и повстречались, когда подошли к рассказу об императоре Александре III как правителе и человеке.