Александр III. Заложник судьбы

Царь все ближе ко мне. Сладкий острый восторг охватывает мою душу и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Я с чудесной ясностью вижу лицо государя, его рыжеватую густую бородку, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Вижу его глаза, прямо и ласково устремленные в мои. Мне кажется, что в течение минуты наши взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как сияющий золотой поток, льется из его глаз.

Какие блаженные, какие возвышенные, навеки незабываемые секунды! Меня точно нет. Я стал невесомым, я растворился, как пылинка в одном общем многомиллионном чувстве. И в то же время я постигаю, что вся моя жизнь и воля моей многомиллионной родины собралась, точно в фокусе, в одном этом человеке, до которого я мог бы дотянуться рукою, собралась и получила непоколебимое, единственное железное утверждение, и оттого вместе с воздушностью всего моего существа я ощущаю волшебную силу, сверхъестественную возможность и жажду беспредельного жертвенного подвига».

Из дневника императора:

«20 октября, четверг. Прибыли в Москву. Встреча великолепная. Были со всеми детьми, кроме Ольги, у Иверской, в Чудовом монастыре и в Успенском и Архангельском соборах. Завтракали в Кремле, а в половине пятого отправились дальше, в Гатчину.

21 октября, пятница. В половине двенадцатого прибыли наконец благополучно в милую Гатчину, – и здесь встреча самая радушная. Все пошли в церковь к молебну, а потом общий завтрак в арсенале. Простившись со всеми, пошли к себе. Что за пустота и тоска без моего милого, дорогого Камчатки!. Гуляли с Жоржи. Остальное по-старому, как всегда.

22 октября, суббота. Весь день провели одни и тихо в Гатчине. Сегодня похороны убитых в Петербурге, и здесь в Гатчине бедного моего егеря Григорьева. Гуляли, холодно, мороз – 6°. Зарыли и бедного моего Камчатку в саду перед моими окнами… Сегодня я воздержался кого-либо приглашать. Разве из людей у меня есть хоть один бескорыстный друг; нет и быть не может, а пёс – может, и Камчатка был такой».

Император тяжело переживал смерть своего четвероногого друга. В рабочем кабинете хранил ошейник Камчатки, акварельный портрет собаки, написанный придворным живописцем Михаилом Зичи. И даже спустя три года с болью писал жене, находившейся в Грузии: «У меня опять слезы на глазах, вспоминая про Камчатку, ведь это глупо, малодушие, а что же делать – оно все-таки так».

«23 октября, воскресенье. В половине десятого утра отправились с Минни, Ники и Жоржи в Петербург. Встреча как никогда, на станции почетный караул Преображенского полка, вся свита, военные организации и масса дам. По улицам шпалерами все войска и масса народу. У Казанского собора учебные заведения. В Аничковом дворце были у обедни; завтрак – общий. Потом поехали в крепость кругом – на Неве ледоход. В 3 часа отправились обратно в Гатчину».

С. Ю. Витте вспоминал:

«Когда Александр с семьей посетил Казанский собор, учащаяся, вечно волнующаяся молодежь со свойственным молодым сердцам энтузиазмом сделала ему шумную овацию на Казанской площади, никем и ни от кого не охраняемой. С тех пор Александр III душевно примирился с этой молодежью и всегда относился к заблуждениям ее снисходительно».

Несмотря на ограничительные меры по отношению к студенчеству и интеллигенции, в 1888 году был открыт новый университет в Томске, в 1889 году вновь начались занятия на высших Бестужевских курсах – первом русском университете для женщин. К 1894 году в России насчитывалось 52 высших учебных заведения, где обучалось свыше двадцати пяти тысяч человек. Было 177 мужских гимназий, 58 прогимназий, 104 реальных училища, 55 духовных семинарий, 163 женские гимназии Министерства народного просвещения, 60 женских епархиальных училищ, 30 институтов, 30 женских гимназий ведомства императрицы Марии Федоровны и 34 кадетских корпуса.

Известие об аварии императорского поезда облетело всю страну. В храмах служили благодарственные молебны, но исподволь все громче звучала молва, что трагедия под Борками – дело рук революционеров, вновь принявшихся за свою традиционную работу. Охотнее всех поддерживал эту версию министр путей сообщений Посьет. На самом деле все обстояло много проще и банальнее. Начатое следствие с очевидностью доказало, что происшествие явилось результатом целой серии грубейших нарушений правил эксплуатации железных дорог, начиная с воровства при строительстве дороги, когда укладывались рельсы и шпалы с заведомым браком, и кончая преступной небрежностью высшего начальства.