Александр III. Заложник судьбы

Белые нитки тут сильно проглядывали, и при дворе понимали, что царь хочет сблизить русское общество с датским.

Когда начался санный сезон и в парке залили каток, Александр с Марией стали встречаться там. Он катал ее в кресле с полозьями, она ему что-то рассказывала, что-то рассказывал он, над чем-то смеялись… «Это катанье, – отметил наследник в своем дневнике, – я никогда не забуду, так было чудно хорошо». Однако 23 ноября Мария не появилась – камер-фрейлина сделала ей замечание. Возмущению Александра не было предела: «Опять начались сплетни и толки! Проклятый свет не может никого оставить в покое! Даже из таких пустяков подымают истории. Черт бы всех этих дураков побрал!!! Даже самые невинные удовольствия непозволительны, где же после этого жизнь, когда даже повеселиться нельзя. Сами делают, черт знает что, а другим не позволяют даже видеться, двух слов сказать, сидеть рядом. Где же после этого справедливость?»

Вскоре императорский дом переехал на зимние квартиры в Петербург. «Жалко покидать Царское, где, может быть, в последний раз провел такую весну и осень, – грустил Александр. – Столько милых воспоминаний!»

Опять начались учеба, приемы, визиты. Император передал ему письмо от Дагмар, велел ей ответить в ближайшие дни, но Александр ответил лишь через три недели. В последний день года он записал: «Этот год навсегда будет памятен мне… Лишился я лучшего своего брата и друга, которого я всего более любил на этой неблагодарной земле… И как бы утешением мне были для меня нынешняя весна и осень в Царском… без этого бы я совсем упал духом и всё казалось бы мне конченным для меня в этой жизни… Прощай, ужасный и милый 1865 год».

X

Из Дневника А. В. Никитенко:

«1866 г. 3 января, понедельник. Как медленно искореняется зло, но еще медленнее возрастает добро. Разбои и грабежи самые возмутительные и дикие злодейства совершаются открыто не в одном Петербурге, но в целой России. Администрация утешается или утешает других тем, что это и прежде всегда бывало. Время от времени она дает о себе знать какими-нибудь мерзостями, вроде казенных краж, какой-нибудь вопиющей несправедливости, какой-нибудь странной меры, полезной для воров и бесполезной для мирных граждан.

5 января, среда. Замечательная телеграмма государя к Кауфману, посланная в ответ на его поздравления с Новым годом. В ней изъявлена благодарность за твердую деятельность генерал-губернатора в западных губерниях. Надо, чтобы Россия существовала, развивалась и зрела как государство, а это невозможно, если поляки снова будут господствовать в западном крае, Я сердечно, искренно сочувствую их бедствиям, но, кто ошибся, тот должен нести последствия своей ошибки.

9 января, воскресенье. Некоторые земские собрания, особенно петербургское, выразили свое неудовольствие на стеснения, коим они подвергнуты со стороны административных властей, и положили просить о расширении своих прав, а больше всего о невмешательстве этих властей в свои распоряжения. А дело в том, что наша администрация не пользуется доверием, ее произвол и злоупотребления всем страшно надоели, а потому неудивительно, что общество старается всячески ее ослабить и по возможности иметь с нею меньше дела в устройстве и ограждении своих интересов.

16 января, воскресенье. Задача наблюдения за печатью – одна из труднейших правительственных задач. Трудность ее увеличивается, когда правительство не установило для себя твердых начал, которым оно намерено следовать, когда оно колеблется между допущением свободы и страхом, что слишком много дозволило. Вот Краевский отдан под суд, который угрожает ему каторгою, а между тем, когда он писал о притеснении раскольников, он основывался на высочайшей воле, выраженной государем во время польского восстания и не оставлявшей никакого сомнения в том, что раскольников отныне у нас уже больше не будут преследовать за их верования.

8 февраля, вторник. Студенческий обед. Обедало человек сто у Демута. Сытно, пьяно, дымно, шумно и тесно!

8 марта, вторник. Поутру был у начальника северо-западного края Кауфмана, по моему личному делу. Затем он начал беседовать о польских делах. Он жаловался, что его действия сильно парализуются партией, покровительствующей полякам. “Мне гораздо легче, – говорил он, – справляться с тамошними противниками, чем здешними. Поляки, – продолжал он, – пропитаны к нам враждою. Никакого доверия нельзя иметь к наружной преданности их, и теперешнее успокоение края есть чисто внешнее”.

4 апреля, понедельник. Девять часов вечера. Сию минуту услышал ужасающую весть о покушении на жизнь государя во время прогулки его в Летнем саду около трех часов пополудни.