Александр Керенский. Демократ во главе России

Александр Федорович остолбенел от ее слов. Он интересовался событиями в Туркестане, но при этом даже не вспоминал, что там остались родные. Несомненно, и отец и мать наслышаны о его успехах, рады, что их сын становится все более и более известным в стране. Но одобряют ли они его деятельность? Мама гордится им. А отец? Он разрешил ему после окончания университета вести себя так, как он пожелает. Отец – умница, он не стал вмешиваться в деятельность сына. Он требовал одного – сначала узнать жизнь, а потом действовать. И сын выполнил его условие, но не разделял фанатичную преданность отца царской фамилии. Сначала он не хотел писать отцу, боясь получить от него гневный ответ, а потом вообще раздумал писать. Поступил глупо. Отец если бы и ругнул его, то по-отечески, желая добра. А мама… Она верила в него… Однажды сказала близкой родственнице, что Саша – необычный ребенок, пытливый, задумчивый не по летам… И будущее у него должно быть необычным. «Я люблю тебя, мама!» – мысленно обратился к ней Александр Федорович и поднял глаза на Ольгу. Ему показалось, что перед ним стоит не любимая жена, а женщина, с которой он привык общаться, не более. Похолодело сердце. Он понял, что надежда на возвращение былых и пылких отношений с Ольгой исчезает, если уже не рухнула. Но сыновья… Он их любит. Нежно. Они подрастут и поймут, почему отец уделял им мало времени. Он стремился построить новую Россию. А если не поймут? Зачем загадывать так далеко? Оля вышла из передней, уводя за собой Глеба. Он смешно засеменил по-детски неуклюжими ножками. Александр Федорович задержался в передней. Потом шагнул в комнату – к Ольге, детям, но мысль его уже витала далеко от них, хотелось сказать, крикнуть людям, что Россия может спасти себя, стать настоящей демократической державой и достичь этого без восстания и революций. Для этого необходимо ввести всеобщее избирательное право, гарантировать людям свободы. Можно обойтись без кровопролития. При воспоминании о Кровавом воскресенье Александра Федоровича всегда охватывал ужас. Он не доверял Гапону, не пошел с ним просить милости у царя, но, услышав выстрелы, поспешил к Зимнему. Площадь перед ним была усеяна трупами. Открытые глаза мертвых людей более всего поразили его. Они снились ему ночами, возникали при виде баррикад, вооруженных людей, целившихся в своих соотечественников. Ничего не видящие глаза, устремленные в неизвестность.

Александр Федорович подошел к столу, подготовленному для ужина. Ольга в детской укладывала сыновей. Принесла блюдо, накрытое тарелкой.

– Караси в сметане. Ты их любишь. Еще не остыли.

– Спасибо, – благодарно вымолвил он, приподнял тарелку и увидел открытые мертвые глаза рыбешек. – Извини, Ольга, почему-то нет аппетита, – недовольно произнес он, резко встал со стула и направился в спальню.

А Ольга еще долго сидела за столом, в отчаянии обхватив голову руками. Она тоже понимала, что их прежние отношения вряд ли удастся восстановить. Кто отнимает у нее мужа? «Другая женщина», – решила она, но на этот раз ошиблась. Мужа полностью захватила революция. И не случайно в своих мемуарах, относящихся к этому и более позднему периоду, Керенский не упоминает ни ее, ни детей, ни родителей. Зато подробно описывает дальнейший путь России: «Осенью 1912 года октябристы в IV Думе заняли место оппозиции. Гучков обратился к своим сторонникам с новым лозунгом: „Против участия безответственных людей в решении государственных дел, за правительство, ответственное перед народными избранниками“. По сути дела, он повторил призыв, с которым еще в I Думе 1906 года выступали кадеты во главе с Павлом Николаевичем Милюковым, бывшим профессором, историком Московского университета, человеком высокой культуры. Прежде октябристы и кадеты были непримиримы по многим вопросам. Теперь примирение между ними становилось неизбежным. Их общей целью стало сохранение монархии как символа единства государства при полной и эффективной передаче власти правительству, опирающемуся на поддержку народных избранников. „Но это была недостижимая цель, – позднее грустно отметил Керенский, – монарх, которому была ненавистна одна мысль о Конституции и который мечтал о возрождении абсолютизма, не мог допустить парламентской демократии… Судьба еще оставляла ему шанс…“