Александр Македонский

Каллисфен не был простым литератором, состоящим на службе у царя Македонии, он играл роль хроникера, информатора, мы, в наши дни, сказали бы — публициста. Вплоть до тяжелой кампании в Согдиане в 329 году общественное мнение соглашалось с тем, что Александр, неизменный победитель, выдает себя за преемника Дария, перенимая его придворные обычаи и практику его канцелярии. Потеря 2600 человек близ Самарканда в октябре 329 года, ранения и дизентерия Александра, его отступление перед скифами, проявленная им жестокость в отношении согдийцев порождают сомнения в подлинности его харизмы. Когда зимой 329/28 года в Бактрах он намекнул своим товарищам, что они вполне могли бы подать хороший пример, простираясь перед ним ниц, Каллисфен, ученик Аристотеля и преподаватель, на которого была возложена обязанность обучать пажей, напомнил всем, что обычаи греков ничего общего не имеют с варварскими, и если эти последние являются подданными уже по своей природе, то греки были, есть и всегда останутся свободными людьми. Произведенная этим перемена в настроениях была так велика, что Александру пришлось договариваться со своим собственным штабом: грекам и македонянам не нужно простираться ниц, они будут лишь кланяться божеству того очага, перед которым проходят пиры. Каллисфен не принял и этот компромисс, избегал поцелуев царя, подвергал критике заблуждения и гордыню македонян — как раз тогда, когда царь под страхом смерти запретил предавать огласке самаркандскую катастрофу, дабы не ввергать армию в уныние. Буря разразилась осенью того же 328 года, именно в Самарканде, когда Клит Черный во всеуслышание заявил то, о чем все уже давно думали про себя: «Александру доставляют столь нелюбезную любезность, понося дела древних героев. Да и самого-то Александра подвиги вовсе не так велики и удивительны, как превозносят их эти люди, и к тому же он свершил их не один, но большая их часть по праву принадлежит македонянам… „Вот эта самая десница, — вскричал он, картинно подняв руку вверх, — спасла тебя при Гранике!“» (Арриан, IV, 8, 4–5 и 7).

Мы знаем, чем закончилась эта история: смертельно оскорбленный Александр убил Клита на месте, потом рыдал, пытался снова стать гуманным государем, — однако велел высечь пажа, который оказался более ловким на охоте, и тут внезапно обнаружил заговор пажей. Александр приговорил их к побиванию камнями, а Каллисфена бросил в темницу — за то, что он, подобно Сократу, «развратил молодежь» (декабрь 328 г. — январь 327 г.). Когда некто заставляет общество осознать, что оно собой представляет, каковы его численность и сила, каковы его ценности, когда этот некто показывает обществу, что его интересы не совпадают с интересами тех, кто им руководит, общество меняется: войско перестает быть стадом, безропотно бредущим за пастухом, став независимым организмом, отказываясь подчиняться и поднимая бунт. Так смогли переменить настроение армии зачинщики бунтов на берегу Гифасиса (Биаса) летом 326 года и в Сузах на берегу Керхе двумя годами позже. Со своей стороны, входившие в армию азиаты, чьи интересы не совпадали ни с интересами яванов (ионийцев и македонян), ни с интересами царя, который даже не говорил на их языке, желали лишь одного: остаться в Азии и возвратиться в свои столицы. Они кончили тем, что заманили отрезанного от своих Александра в вавилонские болота. Александр стал символом победителя, побежденного собственной победой. Столь велико могущество информации, которая напитывает душу толпы — как современной Александру, так и будущих времен.

И хотя Клитарх превозносил славу Александра, он высоко ценил подвиги тех редких солдат, которые вернулись из азиатской экспедиции. Более четырех пятых всей армии, которую приходилось постоянно обновлять, остались далеко от родимых мест — убитые, раненые, без вести пропавшие, захваченные в плен или населившие одну из основанных царем Александрии. И никто в Греции или на Балканах не помышлял о том, чтобы о них жалеть, поскольку это были наемники, то есть люди, чья смерть оплачена, добровольцы или принужденные служить силой, осчастливленные правом завоевать величие собственной страны или собственного царя. Что касается тех, кто уцелел, они словно распространяли вокруг себя сияние, аромат Востока, которым грезит до сих пор Европа:

Кто видел со стены, как шли они тогда,
Тот вспомнил синь небес, златые города —
Те, что толпе шальной навеют сладкий сон:
Тир, Гелиополь, Иерусалим, Сидон…