Александр Македонский

Если мы представим себе, однако, как важен для Александра был успех этого дела, которым определялось его будущее положение в империи, то нам станет ясно, что причина провала всей затеи вряд ли заключалась в дерзкой выходке грека. Окончательное решение зависело от македонян, которых проскинеза затрагивала более других. Из источника, не вполне надежного, но любопытного, мы узнаем, что один из македонских вельмож допустил открытое глумление над церемонией, когда какой-то перс выполнил проскинезу не совсем ловко[248]. Если верить этому источнику, то его можно совместить с версией Хареса: церемония продолжалась, невзирая на дерзость Каллисфена. Но настроение переменилось. То, что сначала казалось торжественным и отчасти завораживало даже недовольных, теперь всеми воспринималось как дешевый спектакль. Простое слово Каллисфена освободило умы от тяжкого давления царской воли. Александра окатило волной неодобрения. А когда какой-то перс — возможно, толстяк — неловко преклонил колена, кто-то из македонян и не подумал сдержать свой смех.

Неожиданное это происшествие, выражение затаенной насмешки на большинстве лиц, по-видимому, окончательно вывели из себя Александра. Теперь уже трудно сказать, в чем выразилось его раздражение. Неизменно лояльный Арриан говорит об этом односложно, между тем как Курций рассказывает в этом месте об одном из ужасающих припадков царского гнева, доходившего до постыдных действий[249]. Впрочем, сообщения Курция довольно часто оказываются преувеличенными. Надежнее всего прийти к выводу, что первоначальное несогласие перешло под конец в резкий диссонанс. Все, что мы знаем о характере царя, вполне позволяет предположить это. Александр был бог в творческих деяниях, но если он наталкивался на сопротивление, то страстный темперамент уводил его очень далеко от божественного спокойствия небожителей. Вот и на этот раз неудача его затеи вызвала у него чувство горечи; это было еще обиднее, чем упрямство эллинов или насмешка македонян. К нему добавилось ощущение стыда перед восточной свитой, а в конечном счете и перед самим собой.

Оставался еще Каллисфен. В нем Александр видел главного виновника этого происшествия. Не так уж и важно для нас выяснить причины поведения Каллисфена перед лицом более значительного факта: Александр, затевая все это предприятие, шел на любые уступки, и Каллисфен тоже старался, пока мог, идти за царем. Несмотря на взаимную готовность к уступкам, им в конце концов суждено было вступить в непримиримый конфликт. И мы вновь сталкиваемся с тем, чему учит нас история: даже добрая воля не способна соединить различные формы мировоззрения — стремление к абсолютной власти и человеческое достоинство, которое дарует свобода.

ЗАГОВОР «ПАЖЕЙ»

Несомненно, в наше время легче увидеть и оценить величие Александра. Однако и то впечатление, которое царь производил на своих современников, было огромно. Именно так было с армией: воины редко видели царя, а если сталкивались с ним, то всегда как с героем на поле боя, выступал ли он как могучий полководец или как их боевой товарищ. Именно в последнем качестве Александр умел дружески обратиться к простому воину, поддержать ослабевшего, пригласить замерзшего к своему огню и вообще не упускал случая завоевать любовь воинов.

Однако сильно ошибется тот, кто решит, что близкое окружение даря также слепо восхищалось нашим героем. Разумеется, было немало таких, кто безоговорочно вверялся его гению, но не было недостатка и в тех, кто с трудом переносил общение с этим «сверхчеловеком». Представьте себе всю необузданность его темперамента, непостижимую внезапность решений, безудержность в гневе, безмерность пристрастий, его беспорядочный образ жизни в сочетании с напряженнейшей работой, бессонными ночами, проведенными в попойках, и днями, потраченными на сон! Все это больше жгло, чем согревало: у людей, общавшихся с ним, захватывало дыхание. Что-то в нем мучило окружающих, и они чувствовали усталость от него, а подчас и болезненное отвращение. Иногда он бывал сама любезность или само великодушие, но каждодневное общение с Александром утомляло, как и его бешеная энергия. Не похожий ни на кого другого, царь даже привычным к нему людям казался загадочным, подобным коварной стихии. Как мы уже говорили, он не был, конечно, тем положительным героем, каким его рисует панегирическая историография. Особенно заметно это на примере так называемого заговора «пажей»[250]. «Пажи», знатные юноши, служившие лично царю, были моложе всех в лагере. Кто, как не они, должен был бы проявлять повышенный энтузиазм в отношении царя и его целей? И если как раз в этом кругу недоброжелательность приняла столь определенную форму, то это верный признак того, что близкое общение с Александром отнюдь не вызывало к нему безусловной симпатии.