Александр Македонский

Займемся — теперь уже в последний раз — нашим ритором. Трагедия его началась с крушения веры в царя, вызванного проявившимися деспотическими склонностями Александра. Отрезвление было тяжким и привело к печальной развязке. Правда, тут была трагедия не оскорбленных идеалов, а скорее задетого тщеславия. Дело в том, что Каллисфен больше всего заботился о своем достоинстве глашатая и создателя общественного мнения. Действительно, Каллисфен сделал очень много для прославления Александра среди эллинов, особенно если учесть антимакедонские настроения в Греции. И все-таки ритор сильно переоценил свои заслуги. Он стал считать, что царь больше обязан его перу, чем македонским мечам. Ему было присуще самомнение, которое характерно для людей ограниченных; за это Каллисфена порицали и раньше, в том числе и сам Аристотель[252].

И вот когда этот энтузиаст лишился своего идола, его идеализм и тщеславие подсказали ему путь, идя по которому он мог стать глашатаем идеала в новых обстоятельствах. Если раньше воззвания Каллисфена прославляли божественного вождя всех эллинов, то теперь он славил национальную гордость греков, идею человеческого достоинства и свободы. Разумеется, это вызвало недовольство царя, зато чрезвычайно возвысило Каллисфена в глазах македонян. До сих пор из всех македонян ему в какой-то степени были близки разве что царские «пажи», учителем которых он был. Но когда одно его дерзкое слово решило судьбу проскинезы, Каллисфен стал считаться самым отважным человеком не только при дворе, но и во всем лагере. Самые отчаянные рубаки не отрицали, что он отважился на то, на что они уже не осмеливались. Каллисфен почувствовал себя выразителем общественного мнения, защитником свободомыслия, противостоящего произволу и тирании. Теперь он гордо расхаживал, не задумываясь о том, что ему стоило бы попридержать язык. Очень скоро все, чем он так гордился, сообщили на ухо царю его ближайшие приспешники[253].

Впрочем, можно было обойтись и без доносов. Грек оказал сопротивление, да еще и победил. Царь тогда же решил уничтожить его. Такая судьба постигла и более значительных людей. Кто был в конце концов этот Каллисфен? Простодушный адепт идеи, заимствованной у других. Идея, правда, была значительна и опасна, за ней стоял величайший из эллинов — Аристотель. Поэтому и Каллисфен мог считаться достойным противником. Одолеть его было, пожалуй, посложнее, чем сломить македонскую гордыню. Но что представлял собой этот человечек по сравнению с титаном, который не пользовался чужой идеей, а сам создал новую, был ее полным хозяином и считал себя неотделимым от нее? Спокойно! Отыщется еще случай справиться с этим червяком, а пока пусть себе хвалится.

Возможно, именно в этот момент, когда меч был уже занесен над головой Каллисфена, царю вздумалось сыграть злую шутку с учителем риторики. Этот эпизод ярко характеризует обоих противников. Ареной действия снова стал пир, на котором присутствовал Каллисфен. Царь предложил ему произнести речь в похвалу македонян. Ритор проявил все свое мастерство и закончил выступление под ликование македонских гуляк. Им-то, конечно, понравилась не столько форма, сколько содержание и направление речи. Кроме того, они, должно быть, хотели почтить смельчака, который недавно невредимым ушел от царя, пожертвовав «одним поцелуем». Один Александр не разделял общего восторга. «Легко, — сказал он, — хвалить то, что и так достойно похвал. Если ты хочешь показать нам подлинное красноречие, выступи теперь как обвинитель, чтобы македоняне поняли свои ошибки и исправили их».

Уметь произносить одинаково хорошо речи «за» и «против» считалось венцом риторского искусства. В поставленной перед ним задаче Каллисфен не увидел ничего, кроме приглашения показать свое профессиональное мастерство. Между тем он попал в западню. Став на антимакедонскую точку зрения, он уже не мог скрыть эллинских пристрастий и со всей яростью набросился на братский македонский народ. При этом он думал, что таким путем сумеет с честью выдержать выпавшее на его долю испытание. Однако македоняне, для которых форма не имела значения, а главным было содержание, оскорбились. Каллисфен дискредитировал себя в их глазах, и Александр не преминул со всей горячностью присоединиться к их мнению.

«Искусство тут ни при чем, — говорил он, — оратор выдал свою затаенную недоброжелательность».

Только теперь Каллисфен понял, в какую ловушку поймал его царь и как простодушно он сам в нее попался. Ритор осознал наконец опасность. Полный мрачных предчувствий, покинул он пир вместе со Стребом, цитируя гомеровские стихи, содержащие печальные пророчества. Именно Стребу, секретарю Каллисфена и свидетелю происходившего, мы обязаны правдивым описанием этой коварной затеи[254].