Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Но злодеи знали, на что шли, знали, чем рисковали в случае неудачи, их никто не неволил. Вина Филоты была доказана, Парменион же был казнен без суда и следствия. Но у необходимости свои жестокие законы. Александр не мог оставить его в живых по многим причинам. Старый генерал пользовался слишком большим влиянием в армии, особенно среди солдат-ветеранов. Он имел под своим началом большое войско и деньги, на которые смог бы нанять еще большую армию для открытой борьбы с Александром. А на борьбу он поднялся бы непременно. Во-первых, по закону кровной мести — отомстить за сына и, во-вторых, потому, что строил в душе планы свергнуть Александра, если верить показаниям под пытками Филоты. Ох, уж эти пытки. Гефестион рассказал потом Таис, как рыдал Александр на его груди, когда в соседней комнате пытали Филоту, как будто мучили самого Александра.

«Почему?» — был последний вопрос Александра. «Я тебя ненавижу!» — ответил Филота. Не мог он снести, что на его глазах в течение нескольких лет Александр из мальчишки превратился в мужа, героя, оставившего далеко позади таких полководцев, как Филипп или Парменион. Филота отказывался признать это, он завидовал и ненавидел. А ведь Александр давно подозревал его в нелояльности, но ничего не предпринимал, надеясь, что Филота образумится. Страшно подумать, что было бы, если бы покушение состоялось! Прав, ах, как прав великий Гесиод:

«Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил…»

Таис, наконец, оправилась от первого шока и снова взяла в руки письмо Александра.

Прочтя его, она упала на кровать и зарыдала в голос.

— Что пишет Александр о покушении? — спросила Геро тревожно.

— Ни слова… — прошептала Таис сквозь рыдания и обессиленной рукой протянула письмо подруге.

«Моя пленительная, желанная, нежная возлюбленная, душа моя…» — «Моя пленительная, желанная, нежная возлюбленная, душа моя…» — Геро несколько раз перечитала это обращение, пытаясь представить, как бы произнес его Александр. — «…спасибо за письмо, за добрые слова. Будь здорова и благополучна, любовь моя. Сегодня смотрел танцы дрангианских женщин — на них длинные красные платья, поверх массивные, как броня, серебряные украшения — и представлял тебя, мое сокровище, в этих нарядах. Я уже видел на тебе платья, которые нравились мне больше. Но и это дрангианское пойдет тебе, я уверен, ибо ты украсишь собой любой наряд, даже такой мешок до пят. Украшения красивые, но они на местных женщинах провисают, на тебе же будут лежать. Вот так я вижу в каждой чужой женщине тебя.

Я вижу тебя и сейчас, когда пишу это письмо. Ты сидишь напротив, подперев голову руками. От твоего лица исходит такое очарование, которого не может быть ни у кого другого. В твоих глазах столько нежности, что я не могу удержаться, чтобы не поцеловать их. Ты садишься ко мне, невесомая, как душа-Психея, но ты не только прелестнее ее, но и несказанно умнее. Я чувствую твою ладонь в моих волосах (кольца ты сняла, чтоб не вырвать клок волос, как случилось когда-то). Я чувствую твое дурманящее дыхание у моего лица, я кусаю твои мягкие губы, и пью твою слюну, что слаще меда и хмельней любого вина. Я целую три родинки на шее за ухом — пояс Ориона — которые я обожаю, целую твои теплые ладони, твои подмышки, и ты смеешься и выворачиваешься, твой сладкий живот (надеюсь, ты не похудела так, что он ввалился, как у гончей собаки), твою переносицу так долго, пока на ней не разгладятся морщинки беспокойства обо мне.

Я в полном порядке, более того, думая о тебе, я так счастлив, как желаю быть тебе. Как мне не хватает тебя, твоих разговоров, в том числе и о „пустяках“, как ты это называешь — о золотом закате, звонком ветре, твоих снах. Если бы ты знала, любимая, как мне важно, чтобы и эти темы присутствовали в моей жизни! Не беспокойся и не скучай обо мне. За каждой разлукой следует встреча. Моя любовь не знает ни границ, ни расстояний. Да и как же мне не любить такую девочку, которая погладит меня по голове, посетует, что выпал мне плохой денек, пообещает, что все пройдет — и все действительно проходит! Как по волшебству. Жаль, что сам я не волшебник и не могу превратить тебя в маленькую Таис, которая бы сидела у меня на плече всегда, как сова у Афины. Будь умницей и отдыхай от меня, ибо, когда мы встретимся, я не дам тебе ни покоя, ни отдыха. Целую твои мокрые ресницы, любимая моя, и желаю спокойных ночей и радостных дней. Всегда твой, всегда с тобой, Александр».

Геро дочитала, вздохнула, смахнула непрошеные слезы, потом сравнила дату. Обы письма — от Александра и от Птолемея — были написаны в один день.

— Ну, не плачь, — обратилась она к Таис, — он любит тебя по-прежнему и не потерял своего чувства юмора. Значит, все в порядке.

— Как странно, что он упомянул Психею, ведь я тоже думала о ней. Мы, видимо, чувствуем друг друга. Но я должна быть с ним. Я должна предчувствовать опасность и предотвращать все беды. Я должна быть рядом! Иначе, в чем смысл моего пребывания на земле?

* * *