Александр Македонский. Книги 1-10

Евмен, уже ставший главой царской администрации, сообщал Александру все подробности: имена приглашенных, расходы на наряды, яства и вина, приготовления, драгоценности новобрачной и ее сопровождения.

Александр старался не делиться с матерью этими известиями, чтобы не расстраивать ее еще больше, но Олимпиада везде имела глаза и уши и обо всем происходящем узнавала еще раньше сына.

Когда до великого дня оставалось уже совсем немного, царица получила от царя официальное приглашение принять участие в свадьбе, и такое же приглашение было направлено Александру. Оба понимали, что на самом деле это означает приказ, и мать с сыном безропотно приготовились принять участие в церемонии и последующем за ней пышном пиршестве.

Евмен проявлял чудеса, распределяя ложа и столы для приглашенных, чтобы избежать нежелательных контактов, которые неизбежно привели бы к ссорам и даже дракам. Вожди племен и македонские царевичи были более-менее отделены друг от друга, чтобы к тому времени, когда вино потечет рекой, так же не полилась бы и кровь из-за какого-нибудь неосторожного словца или неправильно понятого жеста.

Новая супруга, несмотря на заметные признаки беременности, была очаровательна в своем наряде со всеми атрибутами царицы. На голове у нее красовалась золотая диадема, а волосы были зачесаны назад валиком и заколоты золотыми шпильками с коралловой головкой. Ее затканный серебром пеплос украшала прекрасная вышивка, имитировавшая роспись по керамике, с изображением танцующих перед статуей Афродиты девушек. Голову невесты покрывала свадебная фата.

Александру в его роли наследника трона полагалось непосредственно участвовать в церемонии, а потом, во время пира, находиться невдалеке от отца.

Олимпиада же с женщинами своей свиты, напротив, расположилась в противоположном конце обширного пиршественного зала. Рядом с матерью предпочла остаться царевна Клеопатра, которая, как она сама признавалась, не очень хорошо ладила с Эвридикой — своей ровесницей.

Ложа расставили прямоугольником с четырех сторон, и только в глубине у правой стены оставили проход для поваров с блюдами, виночерпиев и слуг, вытиравших пол перед столами.

Флейтистки начали играть, и несколько танцовщиц закружились между столами посреди зала, внутри огромного пиршественного прямоугольника. Александр, не выпивший ни глотка вина, незаметно для матери не сводил с нее глаз. Олимпиада была прекрасна с надменным выражением на бледном лице и с ледяным взглядом; казалось, она выше всего этого гама, шума пьяных гостей, визга флейт. Оставленная супруга Филиппа была как статуя неумолимой богини мщения.

За все это время она не притронулась ни к еде, ни к вину, в то время как Филипп отдался всевозможной невоздержанности, оказывая недвусмысленные знаки внимания молодой жене, которая отгородилась любезными улыбками, и оказавшимся рядом танцовщицам. Так же вели себя и прочие сотрапезники, особенно македоняне.

Настало время тостов, и, согласно обычаю, начал тесть. Аттал был не трезвее остальных: он качался на ногах и, подняв полный кубок, расплескал вино на расшитую подушку и облил соседей. Заплетающимся языком он произнес:

— Пью за царственную пару, за мужественность супруга и красоту супруги. Да даруют им боги законного наследника македонского трона!

Тост оказался самым неудачным, какой только можно было придумать: он озвучивал ходившие среди македонской знати толки о неверности царицы и кровно оскорблял наследника.

Олимпиада смертельно побледнела. Все онемели и повернулись к Александру, который, побагровев, вскочил на ноги, охваченный приступом бешенства.

— Кретин! — крикнул царевич. — Сын собаки! А я кто, по-твоему? Незаконный? Проглоти все, что только что сказал, или я зарежу тебя, как свинью! — и обнажил меч, чтобы привести свою угрозу в исполнение.

При этих словах пьяный Филипп, рассерженный тем, что Александр оскорбил его тестя и портит свадебный пир, тоже вытащил меч и бросился на сына. Зал наполнился криками, танцовщицы убежали, повара попрятались под столы, страшась готовой разразиться бури.

Но, перепрыгивая с ложа на ложе, чтобы добраться до сына, который бесстрастно ждал его, Филипп поскользнулся, с шумом рухнул на пол, стянул за собой скатерть с посудой и едой и остался лежать в луже красного вина. Он попытался встать, но снова поскользнулся и упал лицом вниз.

Александр приблизился к отцу с мечом в руке, и в зале повисла могильная тишина. Танцовщицы дрожали, забившись в угол. Аттал побледнел, как полотно, и из уголка его полуоткрытого рта потекла струйка слюны. Молодая жена закричала:

— Остановите его, именем богов, кто-нибудь, сделайте же что-нибудь!

— Вот он, посмотрите! — воскликнул Александр с презрительной улыбкой. — Этот человек хочет ринуться из Европы в Азию, а сам не может перескочить с одного ложа на другое, не оступившись!

Филипп ползал в вине и объедках, рыча:

— Убью! Убью!

Но Александр даже не моргнул.

— Хорошо, если тебе удастся хотя бы встать на ноги, — сказал он и обернулся к слугам: — Унесите его и вымойте.

В это время подошла Олимпиада.