Александр Невский. Сборник

Он говорил, — и был искренен в это время, — что человек не должен «прилепляться» к земному, что настоящая отчизна людская не здесь, на тёмной земле, а там — за пределами, не доступными оку человеческому. И не только оку, но и уму. Разве поймёт даже великий ум человеческий райские блаженства, которые заключены в созерцании Божества? Разве это достижимо? Только светлыми душами может быть понято это блаженство. А много ли их, светлых душ? Убивающий плоть пустынник стремится не к убийству своего тела (это делают и самоубийцы), а к возвышению духа над телом. Но подвижник, питая душу, хранит и тело своё. Потому что и оно не только «очаг страстей», но и подобие Божие. Он, святой, не станет уродовать себя — он не выколет себе глаз, он не лишит себя слуха — потому что Господь сотворил человека не бестелесным, и каждый, посягающий на жизнь тела, посягает и на определение Божие... Почему отшельники и святые люди долго живут? Восемьдесят, сто лет — заурядный возраст для подвижников. Ответ ясен: потому, что они приближают свою плоть к первоначальной чистоте, к той чистоте, в которой явился первобытный человек, к чистоте Адама до его грехопадения. Святые не убивают, но восстанавливают плоть такою, какою она должна быть, если исключить всё то, что мешает её естественному развитию, то есть всякие излишества, роскошь, лень...

Долго говорил отец Михаил, и каждое слово его находило отклик в сердцах молящихся.

Многие плакали, на глазах Димитрия Иоанновича блестели слёзы.

Всем было и грустно и сладко, потому что в эти мгновения, в душе мелькнул божественный свет. Дух жаждал очищения, стремился на свою небесную родину.

Один только человек составлял исключение среди молящихся.

Это был Иван Васильевич.

Он стоял бледный как смерть, с воспалёнными сухими глазами. Едва ли он слышал речь Митяя. Для его души не мелькнул проблеск божественного света: в ней была злоба и мрак. Он чувствовал себя обиженным, оскорблённым.

Когда настала пора нести гроб к месту вечного упокоения, Вельяминов шатался, как хмельной.

Это приписали его горести по умершему отцу. Его жалели:

   — Эх, убивается, бедный!

   — Изводится. Да ведь и то сказать — отца родного хоронит.

На могиле великий князь вновь пожалел его, подтвердил своё обещание «не забыть его», но снова повторил, что чин тысяцкого он решил уничтожить, как совершенно излишний.

Слова князя слышали окружающие бояре, и отношение их к молодому Вельяминову разом переменилось. Куда делись их медовые речи! Их заменило ледяное молчание да насмешливые улыбки.

Кое-кто перешёптывался, кивая в сторону Ивана Васильевича.

Всё это заметил Вельяминов, и злоба с удесятерённой силой закипела в сердце.

«Добьюсь своего, не мытьём, так катаньем... — думал он, стиснув зубы. — А не станет по-моему, так отплачу же я князю-ворогу».

А Димитрий Иоаннович между тем, не предчувствуя, что рядом с ним стоит заклятый враг, спокойно беседовал с владыкой, и когда могила была засыпана, сделал знак Митяю подойти.

   — Красно говоришь ты, батюшка, — сказал ему великий князь, — почаще слушать тебя хотелось бы... Как тебя звать, отец?..

   — Михаилом, государь княже...

   — Умилительно говоришь... Тебе не в селе Коломенском сидеть... Мы сие устроим...

И, ласково кивнув ему головой, Димитрий Иоаннович принял благословение от святого Алексия и удалился с погоста.

Дольше всех оставался у могилы Иван Васильевич; он упросил распорядиться поминками, которые были устроены в его доме у Покрова, одного из своих приятелей, а сам остался у могильного холма и, когда все ушли, кинулся лицом на землю и зарыдал озлобленно, отчаянно.

   — Батюшка! Слышишь ли меня? — взывал он. — Меня обидели, отнимают твоё наследие.

Но безмолвна была могила. Только ропот берёз, шелестевших пожелтевшей листвой, смешивался с причитаниями юноши.

III. СВЯТОЙ ВЛАДЫКА

В эту эпоху, к которой относится наш рассказ, жил в Москве человек, имя которого с глубоким уважением произносилось всеми — от великого князя до последнего смерда.

Человек этот — был святой митрополит Алексий.

Полна подвигами и глубоко поучительна жизнь этого святителя.

Святой Алексий родился в Москве в 1293 году. Родом он был из черниговских бояр. Родители его, Фёдор Бяконт и Мария, переселились в Москву из Чернигова, желая найти более спокойную местность, так как Чернигов того времени подвергался частым татарским набегам. В Москве княжил тогда сын святого князя Александра Невского, Даниил Александрович.