Когда между ними оставалось всего несколько шагов, литовец, дико вскрикнув, одним прыжком очутился подле Михаила Александровича и нанёс удар.
Князь принял удар на щит и, слегка подавшись в сторону, с быстротой молнии ударил Свидрибойлу.
Этим ударом он продемонстрировал и удивительную ловкость, и страшную силу: оплошавший противник не успел прикрыться щитом; бердыш князя опустился на его правое плечо, и кусок воронёного панциря со звоном упал на землю.
Литовец пошатнулся. На мгновение его рука, державшая оружие, онемела и бессильно опустилась.
Между тем князь не медлил. Второй удар в бок привёл в ярость Свидрибойлу.
Он забыл осторожность и, собрав все силы, стал бешено наступать на противника.
Страшный бердыш литовца со свистом прорезал воздух, грозя пополам разрубить князя, но везде на пути встречал ловко подставленный щит.
Князь оставался хладнокровным. Казалось, он словно не ведёт смертельный бой, а забавляется. Глаза его неотступно следили за противником, и он то подставлял щит, то ударял, то отскакивал в сторону.
С обоих бойцов градом лился пот, у того и другого щиты были иссечены.
Вдруг Свидрибойло с удвоенною силою завертел бердышом и с размаха опустил его.
Князь отпрянул в сторону.
Бердыш литовца попал в пустое пространство; великан не удержал равновесия и тяжело рухнул на землю всем своим громадным телом, звеня доспехами.
Михаил Александрович подбежал и занёс бердыш над его головой.
Свидрибойлу ждала неминуемая смерть.
Литовцы громко вскрикнули.
Но князь внезапно опустил бердыш, не нанеся удара.
— Живи, дарю жизнь! — промолвил он и усталою походкой пошёл с «поля».
Свидрибойло тяжело поднялся и схватился руками за голову.
— Лучше бы убил, лучше бы... — не сказал, а скорее простонал он, смотря вслед князю полным ненависти взглядом.
Люди того времени больше всего на свете ценили силу и отвагу. Все те, которые до поединка смотрели на Михаила Александровича с насмешкою, теперь приветствовали его громкими криками.
Во мнении Ольгерда он также разом возвысился.
— Нет, он молодец... Он настоящий воин... Умеет постоять за себя.
Он ласково взглянул на подошедшего тверского князя и промолвил:
— Ты мастер биться... хорошо, хорошо бьёшься. И знаешь, я решил: я тебе помогу против Москвы.
Михаил Александрович просиял, его победа принесла великолепный плод.
Сестра приветствовала его возгласом:
— Я так боялась, так боялась за тебя...
На глазах её блестели радостные слёзы.
— Господь помог, — ответил ей брат. — Ведь я сражался за истинную веру.
Про Свидрибойлу все забыли.
Он между тем пробрался со двора, озираясь, как гонимый волк.
В душе его кипело бессильное бешенство.
Подарив жизнь, тверской князь нанёс ему этим новое оскорбление.
Значит он, Свидрибойло, настолько ничтожен в глазах Михаила Александровича, что князь не опасается оставить его живым.
Князь кинул ему жизнь, как собаке подачку...
Если так, то он, Свидрибойло, отомстит. Тверской князь увидит, что он опасный враг.
Да, да! Для того только и жить остаётся, чтобы отомстить.
Он прошёл в свой дом, стоявший неподалёку от дворца Ольгерда, снял доспехи и приказал оседлать коня. Он бешено носился на коне по пустынным полям, подставляя ветру разгорячённую голову. Скачка его несколько успокоила. Вернувшись домой, он стал усиленно обдумывать своё положение.
Для него самым важным было сохранить своё влияние при дворе.
Результатом его размышлений было то, что на другой день он как ни в чём не бывало появился во дворе.
Он даже улыбался, объясняя всем и каждому победу тверского князя простою случайностью.
— Я поскользнулся... Он и налетел... Не будь этого, разве он смог бы меня одолеть?
Ольгерд принял его сначала суховато. Но затем, по-видимому, остался доволен его объяснением победы князя случайностью: в глубине души Ольгерду было неприятно, что литовец побеждён русским. Объяснение Свидрибойла спасало честь литовцев.
С Михаилом Александровичем Свидрибойло круто изменил обращение.
Он сказал, что теперь, когда князь подарил ему жизнь, всякие счёты между ними должны быть забыты, что теперь он, Свидрибойло, его преданнейший друг и готов пожертвовать за него, в случае надобности, своею жизнью, которую он будет вечно считать принадлежащею князю.
Он повторял это ежедневно, и Михаил Александрович поверил его преданности.
Конечно, он не мог видеть, каким злым огнём вспыхивают иногда глаза литовца, какая злобно-насмешливая улыбка кривит порою его губы.
На княжеском совете новый «преданнейший друг» тверского князя горячо ратовал за необходимость поддержки Михаилу Александровичу.
Тверской князь, разумеется, знал об этом и был искренне благодарен «другу».
Но он не мог знать, что, когда Свидрибойло остаётся наедине с Ольгердом, он поёт иную песню. Он, правда, не отказывается от того, что Твери надо помочь, иначе сильно возвысится Москва, но добавляет, что подать помощь надобно позже.