Александр Островский

В таких случаях Островский напускал на себя комически-важный вид и говорил новичку:

– Пьеса ничего себе, только длинна, ее сократить надо.

– Где же? Вы заметили?

– Нет, вы отбросьте первую половину.

– А потом?

– А потом вторую – и хорошо будет[685].

Впрочем, такому разговору свидетелей не было, и, скорее всего, Островский сочинил его для самоутешения и удовольствия слушателей.

С пишущими даже не очень грамотно он обходился незаслуженно деликатно, исключая разве что случаи выдающейся наглости. Однажды некто И. Кутузов, наверное, из переписчиков Хитрова рынка, предложил драматургу такую форму сотрудничества:

«Не сочтете ли вы за хорошее и полезное давать мне для переписки свои драмы – я к красотам их прибавлю свои красоты, и произведения ваши получат большую красоту и совершенство».

Тут, как говорится, только руками развести. Подобные письма Островский любил прочесть вслух в кругу семьи за вечерним чаем как образчики просительского хитроумия и красноречия.

Если пьеса начинающего нравилась Островскому, он засучив рукава ее правил, давал советы, испещрял пометками страницы рукописи. Казалось, после истории с Горевым ему бы навсегда заречься вступать с кем-либо в добровольное соавторство. Но вот однажды писатель и философ Конст. Леонтьев переслал ему пьесу «Кто ожидал?» никому не ведомого автора, и, неожиданно для себя, Островский загорелся, увлекся замыслом, невнятно прочерченным в рукописи.

Трудно передать, что испытывает опытный писатель, когда в груде слабых, беспомощных сочинений обнаруживается такая находка. У Островского мгновенно родилось нежное, отеческое чувство к незнакомому автору, желание помочь ему, вытащить из безвестности. Кто знает, быть может, он совсем такой, каким сам был когда-то, обивавший чужие пороги с рукописью автор «Банкрота»… Островский не успокоился, пока не узнал все, что мог, о молодом драматурге.

Им оказался Николай Яковлевич Соловьев – послушник Николо-Угрешского монастыря, что в пятнадцати верстах от Москвы. Ему пришлось много мыкаться и бедствовать, прежде чем он нашел настоящую дорогу[686].

Соловьев начал свои драматические опыты, еще будучи вольнослушателем университета, но не смог пробиться на сцену. Сильно нуждаясь, с больной матерью на руках, он поехал преподавать в провинцию. Учитель арифметики тайно благоговел перед театром. Жизненные невзгоды толкнули его в монастырь, где он провел послушником два года и исподволь написал пьесы «Разладица» и «Кто ожидал?». Случилось так, что в том же монастыре проходил в то время обряд послушания Константин Леонтьев, писатель, замеченный в молодости Тургеневым, но позднее перешедший с беллетристики на очерковую и философскую прозу довольно мрачного «византийского» оттенка. Познакомившись с опытами своего товарища по монастырю, К. Леонтьев решил, что он может подарить русскую литературу новым крупным талантом. Он посоветовал Соловьеву пойти на выучку к Островскому: не подчиняться его демократическому направлению, но использовать опыт мастера[687].

Соловьев появился в московском доме Островского в начале 1876 года. Настороженный, издерганный, он никак не мог найти верного тона и от заискивания легко переходил к агрессивной самоуверенности. Но все это стало быстро спадать от простой сердечности, радушия Островского, его неподдельно теплых слов и искреннего участия. Он советовал Соловьеву оставить монастырь и целиком посвятить себя литературе, обещал пристроить его в Москве. Соловьев и в самом деле бросил вскоре подрясник и устроился по протекции Островского в московскую межевую канцелярию. Чтобы помочь ему на первых шагах, Александр Николаевич выхлопотал ему ссуду в Обществе драматических писателей и пригласил на лето в свое Щелыково.

Здесь и началась их совместная работа над яркой по замыслу, но крайне непричесанной, неотделанной пьесой «Кто ожидал?», превратившейся в одну из блестящих комедий русского бытового репертуара, – «Женитьбу Белугина». Помог он ему и с пьесой «Счастливый день».

Соловьев был несомненно одаренный человек, со свежими идеями и богатым жизненным опытом. Но Островский находил, что его дарование «некультивировано» и надо многое счищать в его писаниях, чтобы добраться до «зерна». Соловьев не владел диалогом, не умел «расположить пьесы». К тому же плохо схватывал изустные советы, и Островский поневоле все чаще брался за перо сам. «Сценариум», первоначально предложенный молодым автором, перекраивался на ходу и получал живые звуки и краски иждивением старшего мастера. К упорному, «ломовому труду» Соловьев, по своей нервности, оказался не способен.

Они работали вместе четыре года, и за это время кроме поименованных написали пьесы «Дикарка» и «Светит, да не греет». Островский трудился над этими комедиями в полную силу, как над оригинальными своими созданиями. Он был крайне терпим в совместной работе, а его творческий деспотизм заключался разве в том, что он буквально забрасывал молодого соавтора все новыми соображениями о характерах лиц, поворотах действия, возможной развязке.