Александр Островский

Копии комедии, переписанные Горбуновым, попадают вскоре и в Петербург. Превосходный чтец, граф В. А. Соллогуб читает пьесу Островского в салоне своего тестя М. Ю. Вельегорского. С пьесой знакомятся Григорович, Панаев – после чтения «пять дней разговоров…»[122]. Некрасов обдумывает, как пригласить молодого автора к сотрудничеству в своем «Современнике».

О Москве же и говорить нечего: она уже считает драматурга своим и не знает, как лучше обласкать его самородный талант. Прославленный москвич – опальный генерал А. П. Ермолов слушает комедию в исполнении Садовского в своем доме на Пречистенке вблизи пожарного депо. Могучий старик в сером нанковом сюртуке с голубым платком на шее, с лицом, напоминавшим льва, встряхнув густой гривой седых волос, сказал о комедии: «Она не написана, она сама родилась»[123]. И меткое словцо старого генерала пошло ходить из уст в уста.

Профессор Шевырев, пропустивший по болезни вечер у Погодина, тоже не хочет отстать от других и устраивает у себя 24 февраля 1850 года чтение «Банкрота», на которое приглашает широкий круг университетских профессоров, ученых и литераторов-славянофилов. Здесь присутствуют историки Соловьев и Грановский, филолог Буслаев, известные славянофилы Хомяков и Кошелев[124].

На этом вечере живописец Федотов впервые публично показывал свою картину «Сватовство майора к купеческой дочери». Сам художник приготовил к этой картине объяснение в стихах. Но едва ли не лучшим объяснением ее был начальный монолог Липочки из «Банкрота»: «Уж какое же есть сравнение: военный или штатский?» Слова замоскворецкой жеманницы были как бы воссозданы в движении и красках знаменитой картины.

Два участника вечера у Шевырева – знаменитый западник и известнейший славянофил – отозвались на чтение комедии словами, дышащими живым восхищением. Грановский написал лондонскому эмигранту Герцену и передал с доверенным лицом письмо, в котором говорил о «Банкроте» как о «дьявольской удаче». В комедии он увидел «крик гнева и ненависти против русских нравов»[125].

В свою очередь, Хомяков пытался расположить в пользу комедии свою влиятельную корреспондентку, фрейлину двора Антонину Дмитриевну Блудову. «В жизни все дробится на такие мелкие части, – писал он ей, – общество так рассыпается и пустеет, что никакое вдохновение невозможно, кроме комического, а оно дается немногим, и теперь, как видим из “Банкрута”, не иссякает у нас. Грустное явление эта комедия, но оно имеет свою утешительную сторону. Сильная сатира, резкая комедия свидетельствуют еще о внутренней жизни, которая когда-либо еще может устроиться и развиться в формах более изящных и благородных»[126].

Подогреваемый общими восторгами, Погодин не оставлял мысли поместить «Банкрота» в «Москвитянине». Но как трезвый и многоопытный журналист он понимал, что при ужесточившихся цензурных условиях это будет нелегко сделать. Сам Погодин еще недавно потерпел фиаско в цензуре, запретившей его благонамеренную по всем статьям трагедию «Петр I». Как же в таком случае хлопотать о «Банкроте»?

Между тем Погодину приходилось спешить, потому что как раз в этот момент у него появился могущественный конкурент, грозивший перехватить пьесу для своего журнала. В Москве поговаривали, что издатель «Отечественных записок» Краевский специально приехал из Петербурга, посетил автора в его доме у Серебрянических бань, с изумлением убедился, в какой скудости живет молодой драматург, и предлагал ему за «Банкрота» гонорар, который должен был показаться Островскому фантастическим. Молодой автор заколебался. Однако Краевский, наведя справки в столичной цензуре, понял, что у него слишком мало шансов напечатать пьесу, и отступился. Погодин же сумел убедить Островского, что если где-нибудь и удалось бы напечатать его комедию, то лишь в удаленном от Северной столицы, скромном и благонамеренном «Москвитянине».

Найдя, что общественная почва достаточно распахана чтениями комедии и слухом о ней, Погодин начал действовать. Он сумел удачно воспользоваться благосклонным письмом от графа Дмитрия Николаевича Блудова, дочери которого писал о комедии Хомяков. Вероятно, Погодин посылал влиятельному вельможе комедию для ознакомления. Блудов отсоветовал обращаться к столичному цензору, но приватным образом рекомендовал спешно проводить «Банкрота» через местную цензуру.

2 марта 1850 года Погодин сообщал Островскому обнадеживающую весть. «Посылаю вам копию с письма от гр. Блудова, председателя всех комитетов о цензуре, университетов, просвещения, – писал в своем обычном стремительном стиле, который теперь назвали бы «телеграфным», Погодин. – Надо воспользоваться этим расположением и ковать железо, пока горячо. Я пошлю ее циркулярно к своему цензору, потом к Попечителю, и, подсмолив такую механику – не пустить ли тотчас “Банкрута”, если Вы рассудите, в печать. В корректуре легче будет психологически решиться попечителю, который увидит, что дело как будто уже кончено и печатный “Банкрут” не кусается. Цензор отвезет к нему корректуру, я поддам и проч.»[127].