Александр Островский. Его жизнь и литературная деятельность

“У нас, – говорит он, – ведь не из жалованья служат. Самое большое жалованье -15 рублей в месяц. У нас штату нет, по трудам и заслугам получаем; в прошлом году получал я четыре рубля в месяц, а нынче три с полтиной положили… Кабы не дележка – нечем бы и жить”.

Дележка значит взятки, набранные за неделю столоначальником на всю братию…

Конечно, не все взяточники служат вне штата, – но мы из биографии самого Островского знаем, чего стоили штаты. Извольте после этого бросить камнем в Кисельникова, в Жадова или даже в Белогубова! А между тем не следует забывать, что обывателю приходится иметь дело преимущественно с канцелярской мелкотой, чаще всего с Беневоленскими и Васютиными – дельцами “не взыскательными” и всегда готовыми выпить с ними.

Мы видим, как широко, как неограниченно темное царство. И оно упорно защищает свои права на существование. Здесь опять неразрывная связь между дикарями Замоскворечья и героями канцелярских потемок. Юсов – заслуженный чиновник – чувствует органическую и принципиальную вражду к “нынешним образованным”. Он безусловно за изгнанников уездного училища и низших классов семинарии. Они “почтительные” и “подобострастные”, и вдова коллежского асессора одобряет молодого человека за то, что у него “этакое какое-то приятное ласкательство к начальству”.

Таковы вкусы интеллигентного класса, с которым купцы сталкиваются ежедневно. Но и порядки высшего света мало чем разнятся. Госпожа Уланбекова до глубины души презирает чиновников, – и, конечно, мещан и купцов, – но ее отношение к “воспитанницам” даже бессердечнее семейных подвигов Кита Китыча, и знатная крепостница дает своим жертвам те же самодурские поучения, только еще более дикие и жестокие.

Что касается ума и просвещения – взгляды темного царства известны. Это страна, где, по словам Досужева, “люди твердо уверены, что земля стоит на трех рыбах и что, по последним известиям, кажется, одна начинает шевелиться: значит, плохо дело; где заболевают от дурного глаза, а лечатся симпатиями, где есть свои астрономы, которые наблюдают за кометами и рассматривают двух человек на луне, где своя политика и тоже получаются депеши, но толпа все больше из Белой Арапии и стран, к ней прилежащих”.

Одним словом, беспросветный и хаотический край! И его пророк – Иван Яковлевич, принимающий в сумасшедшем доме и отсюда руководящий судьбами матерей и детей темного царства. Но поднимитесь выше, в аристократический салон: госпожа Турусина объяснит вам, что величайшие авторитеты для нее – блаженные, юродивые, приживалки и мать Манефа. Просвещенная дама горько оплакивает смерть Ивана Яковлича: “При нем так легко и просто было жить в Москве!” И автор находит возможным написать целую комедию – На всякого мудреца довольно простоты – для характеристики интеллигентной темноты и барского варварства.

Можно ли после этого Брусковых считать выродками, неслыханными на русской земле уродами? Они составляют только один из классов многослойного общества. Кит Китыч – самодур и темный человек в пределах собственной семьи, но Юсов – совершенно такой же деспот и мракобес в своей канцелярии, Уланбекова – в своей усадьбе. Турусина – в своем салоне: ведь решает же она вопрос о замужестве своей дочери по указаниям Манефы, подкупленной ловким юношей; и Серафима Карповна из комедии Не сошлись характерами, и Настасья Панкратьевна из пьесы Тяжелые дни ничем не ниже и не выше этой барыни, принимающей у себя сановников.

Очевидно, перед нами не тьма Замоскворечья, а в полном смысле тьма русской земли, тьма неотразимая и разлагающая, тьма, лишь изредка пронизываемая слабыми лучами света. И притом – какими! Отнюдь не в образе Катерины. Только благородный идеалистически настроенный русский критик мог возвести ее в “луч света”. В действительности она только наиболее чистая и несчастная жертва тьмы. Темное царство в этой среде не создает “лучей”, а если они и появляются, то с ними быстро совершается тот самый процесс, который пережил герой Шутников: они доходят до полного искажения внутреннего и даже внешнего человеческого образа. Катерина избегает этой участи, кончая самоубийством, но тем самым обнаруживает такую же полную беспомощность в борьбе, такое же тщедушие нравственного мира, как у чиновника Обросимова, пожалуй, даже в сильнейшей степени, потому что чиновник “ломается” и “коверкается” ради своей семьи.