Александр Островский

На одной из страниц черновой рукописи "Бедной невесты" есть рисованный карандашом - и довольно искусно - портрет молодой женщины. Обычно этот рисунок приписывают Островскому - и напрасно. В его рукописях такое изображение - редчайшее исключение, и у нас вообще нет оснований утверждать, что Островский рисовал. Любопытно, однако, что черты женщины в широкополой шляпе с пером (не маскарадный ли костюм?) и с витой пахитоской во рту напоминают известные нам портреты Антонины Корш-Кавелиной. Под рисунком замаранная карандашом подпись: "Не похожа". Значит, изображение имело в виду какое-то определенное лицо - и, хотя утверждать это с безусловностью было бы неосторожно, можно думать, что перед нами лицо одной из сестер Корш, скорее всего, Антонины. Кстати, и пахитоска эта характерна для женщин определенного круга - жена Григорьева Лидия Корш погибла несколько лет спустя, заснув с горящей пахитоской в руке. Здесь же, заодно, изображен в итальянской шапке Мазаниелло - вождь восставших рыбаков. Мазаниелло был героем известной оперы Обера "Фенелла, или Немая из Портичи". На гастролях в Москве в 1843 году ее ставила Петербургская немецкая опера. О "Фенелле" вспоминал Аполлон Григорьев в своем мемуарном очерке "Роберт-дьявол", который начат словами: "Я жил в Москве, я был молод, я был влюблен" 8.

Кто же автор рисунка? Быть может, учитель А. Н. Дьяков, известный как каллиграф и рисовальщик пером, быть может, Н. А. Рамазанов или еще кто-то из знакомых художников - набросок выдает уверенную, профессиональную руку. Рисунок на сдвоенном листе сделан до того, как послужил Островскому для черновика его пьесы, строки не налезают на портрет, а обходят его. Но бумага - та же, на которой обычно писал Островский. Легко вообразить себе такую картину: он читает написанные им прежде сцены "Бедной невесты" кому-то из своих приятелей, а тот в это время рисует, приладившись сбоку у стола, на бумаге, взятой из стопы. Рисунок показался неудачным ("Не похожа"), и Островский использовал этот лист для черновика.

Все это не более чем предположение. Существеннее то, что история несчастной, неразделенной любви, намеченная в "Бедной невесте", в отношениях Хорькова с Марьей Андреевной, напоминает молодой роман Аполлона Григорьева. Чувствительный, совестливый Хорьков, подобно юному Григорьеву, выйдя кандидатом из университета, не знает, куда приложить свои незаурядные способности, любит девушку из небогатой семьи и, будучи отвержен ею, ищет забвения в вине. Конечно, Хорьков - не портрет Григорьева и иные психологические черты их не сходны, но само драматическое положение могло быть подсказано Островскому среди иных художественных внушений и судьбой его друга.

В том, что Григорьев рассказывал Островскому историю своей молодой любви, нет ничего невероятного. Невероятным было бы, скорее, если бы он, при его душевной распахнутости, не рассказал ему того, что было постоянно ноющей его болью, основой его семейной драмы. Более того, Островский мог быть знаком и с ранним дневником Григорьева - "Листками из рукописи скитающегося софиста", которому автор придал значение и форму литературного произведения.

"Листки из рукописи скитающегося софиста" (1844) могут служить как бы комментарием к некоторым сценам "Бедной невесты". В самом деле, небогатый московский дом со всеми чертами tiers etat, третьего сословия, гостеприимная мать, озабоченная будущим дочерей, женатый на одной из них, преуспевающий, но грубый душой, со всей ограниченностью "цеховых" интересов профессор (Крылов) и двое молодых людей (Кавелин и Григорьев), проводящих здесь вечера. В "Листках" изображены все оттенки отношений страстной влюбленности - робости, нежности, самоотвержения, свойственных молодому чувству. Кавелин уверенно и успешно ухаживает за Ниной (Антониной Корш) и танцует с ней, в то время как Григорьев аккомпанирует на рояле их кадрили, проклиная в душе свою застенчивость и в конце концов решаясь бежать из города.

Что-то от всей этой истории отслоилось, что-то осело в "Бедной невесте".

Ход работы над пьесой подтверждает эту догадку. Такие важные лица, как Беневоленский и Хорьков, появились на сравнительно позднем этапе. В начале 1851 года Островский, казалось, был близок к завершению комедии и даже опубликовал в альманахе "Раут" одну из сцен. Но чтение друзьям написанного, их советы, разговоры с Аполлоном Григорьевым (в ту пору молодые "москвитяне" были особенно дружны и сплочены - только-только начиналась их совместная работа в журнале) разбудили в нем, наверное, желание многое переделать в пьесе.