Александр Островский

- В данный момент меня более всего интересует, дозволит ли здешняя дирекция поставить мне на сцену мою комедию, - сказал Островский.

"Все ахнули, - рассказывается в одних воспоминаниях, - а Тургенев заметил с многозначительной улыбкой:

- Странно, я не ожидал такого в вас равнодушия к России!

- Что тут для вас странного? Я думаю, что если бы и вы находились в моем положении, то так же интересовались бы участью своего произведения: я пишу для сцены, и, если мне не разрешат ставить свои пиесы, я буду самым несчастнейшим человеком на земле" 2.

Авдотья Панаева запомнила этот диалог, звучащий вполне правдоподобно, но по ошибке памяти, каких немало в ее мемуарах, отнесла его к годам перед войной, в Петербурге, где якобы сама была его свидетельницей. Она ошиблась: в кружке "Современника" Островский впервые появился год спустя, когда война уже кончилась, а знала она этот эпизод, скорее всего, в пересказе Тургенева.

Ответ Островского обескуражил Тургенева. Потом он еще долго качал головой и заочно возмущался чертовским самомнением драматурга, для которого его комедия была будто бы важнее исхода войны. Такими вот рассказами и поддерживалась в Петербурге легенда о зазнайстве "московского гения".

Островский лишь разрешил себе дерзость сказать, хоть и с нарочитым преувеличением, как на самом деле думает и чувствует. Его и впрямь сильно занимали в ту пору театральные бои, судьба его пьес на сцене. События войны шли отдаленным фоном жизни, будто за тюлевой пеленой на театральном заднике.

Чем остался памятен Островскому 1853 год?

Триумфом "Саней", клеветой Горева, работой над "Бедностью не порок"... А между тем это был год, когда началась война с Турцией. По Москве проходили войска, отправлявшиеся на фронт, - их напутствовал митрополит Филарет. "Московские ведомости" печатали громкозвучные патриотические стихи, призывавшие к победам святую Русь. В арках домов, рядом с книжными ларями коробейников, появились, развешанные на прищепках лубочные картинки с изображением военного совета Англии, Франции и Турции перед картой России. Картинки сопровождались стихами Василия Алферьева:

"Вот в воинственном азарте

Воевода Пальмерстон

Поражает Русь на карте

Указательным перстом".

Вмиг разбежавшиеся в толпе и положенные на музыку Бовери и Дюбюком, эти стихи распевались всеми. Колокольным перезвоном встретила Москва известие о победном Синопском сражении. Но торжествовать было рано: все новых и новых молоденьких бритых рекрутов, оплакиваемых родными, вели через город в Крутицкие казармы.

Что более всего волновало Островского в 1854 году? Премьера "Бедности не порок", полемика вокруг его пьесы, раскол труппы на два лагеря... А между тем именно в 1854 году стало ясно, что война затягивается. Союзники произвели высадку в Крыму, на улицах Москвы можно было видеть раненых офицеров, с рукой на черной перевязи. В Английском клубе открыто говорили о неудачах, проигранном Альминском сражении, осуждали главнокомандующего, князя Меншикова. К полной растерянности казенных патриотов, Россия оказалась неподготовленной к войне: воровство интендантов, бездарность командования, плохое обучение солдат... Недобрые слухи поползли по Москве. Захолустье стало говорить об "измене", ища причин не там, где нужно, и по внушенной издавна привычке - раньше всего в происках "унутреннего врага". В Замоскворечье, на Таганке, в Сыромятниках передавали за достоверное, что "француз тронулся" и "идет к Бородину".

В маленькой комедии Островского "Праздничный сон - до обеда" (1857) купчиха Ничкина, изнывающая от полуденной жары, когда, как говорится, мозги плавятся, поддерживает благородный разговор с присватавшимся к ее дочери Мишей Бальзаминовым:

"Н_и_ч_к_и_н_а. Вот я у вас хотела спросить, не читали ли вы чего про Наполеона? Говорят, опять на Москву идти хочет.

Б_а_л_ь_з_а_м_и_н_о_в. Где же ему теперь-с! Он еще внове, не успел еще у себя устроиться. Пишут, что всё дворцы да комнаты отделывает.

Н_и_ч_к_и_н_а. А как отделает, так, чай, пойдет на Москву-то с двунадесять языков?

Б_а_л_ь_з_а_м_и_н_о_в. Не знаю-с. В газетах как-то глухо про это пишут-с".

В полусонном Замоскворечье, где то и дело вспухали панические слухи, что "белый арап на нас подымается" или что царь Фараон по ночам из моря с войском стал выходить, легко путали Наполеона I с Наполеоном III и добросовестно считали, что это тот самый, который в двенадцатом году Москву воевал.

Другой далекий отголосок Крымской компании прозвучал в пьесе "Не сошлись характерами!" (1857), где купчина Карп Карпыч с женою Улитой Никитишной, попивая чаек на галерее, между разговорами о муар-антике и о том, что чай "из некрещеной земли идет", вспоминают и о войне:

"У_л_и_т_а_ Н_и_к_и_т_и_ш_н_а. Когда было это сражение...

К_а_р_п_ К_а_р_п_ы_ч. Какое стражение?

У_л_и_т_а_ Н_и_к_и_т_и_ш_н_а. Ну вот недавно-то. Разве не помнишь, что ли?

К_а_р_п_ К_а_р_п_ы_ч. Так что же?

У_л_и_т_а_ Н_и_к_и_т_и_ш_н_а. Так много из простого звания в офицеры произошли.

К_а_р_п_ К_а_р_п_ы_ч. Ведь не бабы же. За свою службу каждый получает, что соответственно".