Александр Первый

— Взгляните на народ, как он угнетен; торговля упала, промышленности нет, бедность до того доходит, что нечем платить не только подати, но даже недоимки; войско ропщет. При сих обстоятельствах нетрудно было нашему Обществу прийти в состояние грозное и могущественное. Скоро восприимет оно свои действия, освободит Россию и, быть может, целую Европу. Порывы всех народов удерживает русская армия; коль скоро она провозгласит свободу, все народы подымутся…

«Не то, не то!» Робел, глупел, проваливался, как плохой актер на сцене или ученик на экзамене. Бросил бумажку, взмахнул руками, как утопающий, и воскликнул:

— На будущий год всему конец! Самовластье падет, Россия избавится от рабства, и Бог нам поможет…

«Бог нам поможет», — сказал нечаянно, почти бессознательно, — но когда сказал, почувствовал, что это то самое.

— Бог нам поможет! Поможет Бог! — повторили все и сразу встали, как будто вдруг поняли, что надо делать.

И Бестужев понял. Расстегнул мундир и начал снимать с шеи образ. Руки его так тряслись, что он долго не мог справиться. Стоявший рядом секретарь Иванов помог ему.

Бестужев взглянул на темный лик в золотом окладе, лик Всех Скорбящих Матери. И вспомнилось ему лицо его старушки-матери; вспомнилось, как она звала его к себе умирая. Что-то подступило к горлу его, и он долго не мог говорить; наконец произнес:

— Клянусь… Господи, Господи… клянусь умереть за свободу…

Хотел еще что-то сказать:

— Россия Матерь… Всех Скорбящих Матерь!.. — начал и не кончил, заплакал, перекрестился, поцеловал образ и передал его Иванову. Образ переходил из рук в руки, и все клялись.

Многие приготовили клятвы, но в последнюю минуту забыли их; так же, как Бестужев, начинали и не кончали, бормотали невнятно, косноязычно.

— Клянусь любить отечество паче всего!

— Клянусь вспомоществовать вам, друзья мои, от этой святой для меня минуты!

— Клянусь быть всегда добродетельным! — пролепетал Саша с рыданием.

— Клянусь, свобода или смерть! — сказал Кузьмин, и по лицу его видно было, что как он сказал, так и будет.

А когда очередь дошла до Борисова, что-то промелькнуло в лице его, что напомнило Голицыну разговор их в Васильковской пасеке: «скажешь — и все пропадет». Не крестясь и не целуя образа, он передал его соседу, взял со стола обнаженную шпагу, поцеловал ее и произнес клятву Славян:

— Клянусь посвятить последний вздох свободе! Если же нарушу клятву, то оружие сие да обратится острием в сердце мое!

— Сохрани, спаси, помилуй, Матерь Пречистая! — повторил Голицын слова умирающей Софьи.

— Да будет един Царь на небеси и на земли — Иисус Христос! — проговорил Сергей Муравьев слова «Катехизиса».

Клятвы смешивали с возгласами:

— Да здравствует конституция!

— Да здравствует республика!

— Да погибнет различие сословий!

— Да погибнет тиран!

И все эти возгласы кончались одним:

— Умереть, умереть за свободу!

— Зачем умирать? — воскликнул Бестужев, забыв, что только что сам клялся умереть. — Отечество всегда признательно: оно щедро награждает верных сынов своих. Вы еще молоды; наградою вашею будет не смерть, а счастье и слава…

— Не надо! Не надо!

— Говоря о наградах, вы оскорбляете нас!

— Не для наград, не для славы хотим освободить Россию!

— Сражаться до последней капли крови — вот наша награда!

И обнимались, целовались, плакали.

— Скоро будем счастливы! Скоро будем счастливы! — бредил Саша.

Такая радость была в душе Голицына, как будто все уже исполнилось — исполнилось пророчество:

— Да будет один Царь на земле и на небе — Иисус Христос.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Будет вам шиш под нос! — воскликнул о. протопоп, накладывая себе на тарелку кусок кулебяки с вязигою.

— Не слушайте его, господа: он всегда, как лишнее выпьет, в меланхолии бывает, — возразил полицеймейстер, отставной гусар Абсентов.

— Врешь, — продолжал о. протопоп, — меланхолии я не подвержен, а от водки пророческий дух в себе имею и все могу предсказывать. Вот помяните слово мое: будет вам шиш под нос!

— Заладила сорока Якова… что это, право, отец Алексей? Даже обидно: мы самого лучшего надеемся, а вы нам шиш под нос, — вступился хозяин, городничий Дунаев.

Жена его была именинница. На именинную кулебяку собрались таганрогские чиновники и толковали о предстоящих наградах по случаю приезда государева.

— За здравие его императорского величества! — провозгласил хозяин, вставая, торжественно.

— Ура! Ура!

Пили сантуринское, пили цимлянское и так нагрузились, что городничий затянул было свою любимую песенку:

Тщетны Россам все препоны,
Храбрость есть побед залог…

и свел нечаянно на «барыню-сударыню». Тут гости окружили хозяина, подняли его на руки и стали качать. А о. протопоп, несмотря на почтенную наружность и белую бороду, собрался плясать, уже поднял рясу, но споткнулся, упал на колени к полицеймейстеру и стал целовать его с нежностью.

— Васенька, а Васенька, почему тебя Абсентовым звать? Absens по-латыни речется отсутствующий: у нас-де в городе столь нарочитый порядок, что полицеймейстер якобы отсутствующий, так что ли, а?..