Александр Пушкин: близкая эпоха

Дело тут же дошло до императора, и на ковер был вызван директор Лицея. Егор Энгельгардт защищал своего лицейского эфиопа как мог. Впрочем, Александр I находился в хорошем расположении духа и подтвердил это расположение ироничной фразой:

«Мало того, что твои парни снимают через забор мои яблоки и бьют сторожей садовника, так они теперь уже и фрейлинам моей жены прохода не дают…»

Объявив директору Лицея положенное «скажи ему, чтоб это было в последний раз!», император добавил на ход ноги директора Лицея по-французски:

«Между нами, старушка, быть может, в восторге от ошибки молодого человека…»

Старушке (Варваре Михайловне Волконской) шел 36-й год.

После этого случая главным для поэта было не перепутать, кто там является при кликах лебединых. То ли это почтенная княжна, то ли муза, то ли горничная Наташа.

И если честный человек обязан в определенных случаях жениться, то для поэта в этих же случаях достаточно написать посвящение в стихотворной форме, что Пушкин и делает – примерно в сентябре 1816 года:

…Свет-Наташа! где ты ныне?
Что никто тебя не зрит?
Иль не хочешь час единый
С другом сердца разделить?
Ни над озером волнистым,
Ни под кровом лип душистым
Ранней – позднею порой
Не встречаюсь я с тобой…

Удивительное дело. При жестком лицейском распорядке дня откуда у «солнца русской поэзии» могло найтись время для тайных встреч с горничной Наташей? И ведь, судя по стихотворению, время стабильно находилось! Уж точно – кто ищет, тот всегда найдет. А уж кто любит…

Со своей стороны, руководство Лицея, внимательно прочитав стихотворение, стало ежедневно прочесывать (рано утром и поздно вечером) побережье волнистого озера и душистую липовую аллею – для выявления лицеистов, прогуливавших обязательные школьные мероприятия ради встреч, не санкционированных администрацией. Будущие поколения лицеистов вряд ли будут благодарны Пушкину за то, что он раскрыл (сдал) все тайные романтические места Лицея.

Не обошло стороной солнце русской поэзии и бедную фрейлину Волконскую. Разозлившись на ее донос, Александр пишет дерзкую эпиграмму на французском:

Очень легко, сударыня,
Принять Вас за сводню
Или за старую обезьяну,
Но за грацию, – о боже, нет!

Поэт, видимо, хотел сказать «извините, пожалуйста, я обознался», но его немного отнесло в сторону от цели. Ох уж этот «француз»!

Два слова о сударыне. Летом 1812 года, когда лицеисты, столпившись у окна, смотрели, как на войну уходили гвардейские полки, квартировавшие в Царском Селе…

…И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас…

…когда русские дворяне и купцы жертвовали деньги на решающее сражение, – Варвара Михайловна Волконская, не имевшая значительных средств для пожертвований, дала обет не пропускать ни одной обедни до конца своей жизни ради победы над Наполеоном. Это был ее вклад в общее дело. И свой обет Волконская исполнила. В 1860 году, парализованную, ее принесли в последний раз к обедне. Там она и умерла – под звон колоколов и звуки песнопения.

Перед тем, как покинуть тело, душа фрейлины в последний раз просмотрела ленту жизни и увидела еще раз торжественные коронации, роскошные приемы, красивых императриц с окутавшими их дворцовыми тайнами… и то, как 44 года назад в темном коридоре Царскосельского дворца ее осыпал жаркими поцелуями будущий национальный гений всея Руси.

Карта лицейских будней смазана!

В 1814 году Пушкин пишет небольшой экспромт (в стиле «гений лайт»), переделав начальное четверостишие оды Дениса Давыдова «Мудрость». Жаль, что текст не был озаглавлен «Будни лицейского образования».

Мы недавно от печали,
Пущин, Пушкин, я, барон,
По бокалу осушали
И Фому прогнали вон.

Стихотворение написано от лица Ивана Малиновского, так как его длинная фамилия в короткой давыдовской строке не помещалась. А в осушаемом бокале поместился алкогольный гоголь-моголь, не имеющий, впрочем, к Николаю Гоголю-Яновскому, которому на момент осушения было пять лет, совершенно никакого отношения. Сам Гоголь любил варить горячий английский напиток посеет, смешивая козье молоко с ромом и пряностями и приговаривая «Гоголь варит гоголь-моголь», что доставляло ему изрядное лингвистическое удовольствие.