Александр Суворов

– Боже! Что творится! – воскликнул Павел, прижав пальцы к вискам. – Этого нельзя вынести!

Он опять взглянул на дверь, на окна, вскочил с места и начал ходить перед Суворовым из конца в конец приемной, бросая отрывистые фразы то по-немецки, то по-русски, то по-французски.

– Вы с Потёмкиным, сударь, распустили войска. Гвардия? Читал, что пишут берлинские газеты: «Знамена гвардии скроены из юбок императрицы». Война с Персией? Азиатские лавры! Легкие победы над дикими ордами… Карманьольцы[184] не могут удержаться без войны. Они могут простереть свой шаг до Вислы. Мы в Персии, и вдруг – республиканские орлы в Варшаве! Турки!.. Поляки!.. Пруссия – нам образец! В Пруссии не могло бы быть Пугачева!.. Россию надо покрыть сотнями, тысячами рыцарских замков! Эту сволочь надо держать руками в железных перчатках!..

Очевидно, Павел продолжал разговор свой, начатый с кем-то другим и прерванный приездом Суворова.

Павел остановился и потряс сжатым кулаком. Потом он махнул рукой и в молчании начал ходить из конца в конец приемной, топая по каменному полу сапогами и звеня шпорами. Не ожидая гостя так скоро, он собрался на вечернюю верховую прогулку и был сообразно с этим одет.

– Рядиться нам с вами ни к чему, – заговорил Суворов добродушно, как старик говорит с пылким мальчиком. – Вы вот думаете: нарядите русского солдата в прусский мундир, так он тоже немец будет. Нашли образец! Пруссию я хорошо знаю. В Берлине был. В Потсдаме гвардию видел. Нет вшивее пруссаков! Плащ их так и зовется «лаузер» – сиречь «вшивень». Головы их от прически с клеем прокисли: хоть в обморок падай. А русский мужик каждую субботу в баню! На полок! Поддай пару! Вот мы от гадины и чисты. Вы своих гатчинцев в казармах держите. Будете императором – и всех солдат в казармы запрете? Тюрьма! Так ведь у прусского короля солдаты нанятые. Вербовщики сулят рекруту офицерский чин, а приведут – пожалуй в строй. Как их не запирать? А наш солдат хоть из крепостных, а вольный. Я в семеновских светлицах вырос! В походе, в строю, в сражении – солдат. А дома в светлице – житель… Вы нашли опыт военного искусства в руинах древнего замка, на пергаменте, и переводите на немецко-российский язык…

Павел остановился и застыл перед Суворовым в гневном изумлении.

– Фельдмаршал! – воскликнул он.

– Да, ваше высочество, фельдмаршал! Выслужил наконец…

Лицо Павла озарилось быстрой, как молния, улыбкой, и он начал мерить приемную преувеличенно широкими шагами.

– Строгость – великое слово! – продолжал Суворов. – При строгости и милость! Милосердие покрывает строгость. А строгость по прихоти – тиранство. Я строг. В чем истинное искусство благонравия? Милая солдатская строгость, а за сим общее братство!

Валленштейн[185] строг был, не давал себе времени размыслить, скор и краток: «Вели бестию повесить!» А солдат не бестия, а человек…

Павел молча продолжал шагать, звеня шпорами. Казалось, что странная беседа его с фельдмаршалом, не начавшись, сейчас оборвется. Суворов встал, чтобы откланяться. Цесаревич его удержал, сделав знак рукой. Павел, шагая, бросал отрывистые слова:

– Фельдмаршал?… Туртукай! Рымник! Измаил! Всё – счастье!

Суворов отвечал:

– Раз – счастье. Два – счастье. Надо же когда-нибудь немного и уменья!

– Варварское искусство – против дикой орды!

– Мы и Фридриха с нашей простотой бивали, да и как! – ответил Суворов.

– Что вы с вашим натурализмом! Фридрих – светоч мира!..

Разговор был закончен. Павел сказал:

– Вы можете у меня заночевать. А завтра я покажу своих солдат.

– Благодарю, ваше высочество. Хотел бы очень, да не могу их посмотреть. Прикажите седлать моего коня, ваше высочество. Думаю, он выстоялся.

– Как хотите. Я провожу. Я все равно собирался проехаться…

Павел вышел и вернулся в плаще, подбитом собольим мехом. В сенях он поспешно снял с вешалки плащ Суворова и накинул ему на плечи.

Им подали коней. Они выехали из замка. Эскорт из взвода конных егерей сопровождал их в отдалении.

Вызвездило. Стояла тишь. Мороз крепчал. Павел ехал шагом… А рядом ехал фельдмаршал шестидесяти пяти лет в легоньком суконном плаще, и ему предстояло еще скакать 30 верст до Петербурга…

– До чего хорошо! – воскликнул Суворов, любуясь небом. – Велика слава звездная!

Поднял голову и Павел. Чиркнула по Млечному Пути падучая звезда…

– Чья-то звезда скатилась! – задумчиво проговорил Павел. – А чья-нибудь звезда восходит! Вы слышали, граф?… Да нет, не могли слышать… Ведь курьер из Парижа с депешами только что прибыл. В Париже загорелось было восстание сторонников короля. Какой-то молодой генерал, звать его Бонапарт, выставил против роялистов[186] артиллерию и смёл их в один час картечью.

– Отменно! – похвалил Суворов.

– Как, фельдмаршал? Вы говорите «отменно»? Ведь это был республиканский генерал!

– Да. Но он знает, чего хочет, умеет хотеть. А те знают, да не умеют. С такими генералами республика выстоит!

Павел оглянулся и поднял коня рысью, но тут же опустил поводья. И всадники снова поехали голова в голову, шагом…

– Да вы не якобинец ли, фельдмаршал? – насмешливо спросил Павел.