Александр Суворов

— Презабавная история, граф! В бытность свою в Берлине Федор Васильевич Ростопчин обыграл в картишки одного прусского майора. Играли крупно. Тому нечем платить. Позвал майор Ростопчина к себе на дом и показывает чудесную коллекцию оружия и среди нее — стол с игрушечным войском. Покрутишь ручку — солдаты маршируют, вздваивают ряды, заходят плечом, — словом, делают все не хуже, чем живые у короля на потсдамском разводе. «Платить вам, сударь, мне нечем, — сказал майор Ростопчину, — возьмите мою коллекцию, я ее собирал всю жизнь». Ростопчин согласился, все забрал. Вернулся в Россию домой, расставил, созвал друзей. Все дивятся. Почитай, вся гвардия у Ростопчина перебывала. Дошло до его высочества. Он попросил показать и ему чудесную игрушку. Конечно, Ростопчин с радостью согласился. Цесаревич приехал. Смотрит, глаза горят. «Откуда же все это?» Федор Васильевич, потупив долу очи, говорит: «Я собирал эту коллекцию всю жизнь на последние деньги. А игрушка сделана по моему чертежу в Берлине». — «Не продашь ли мне?» — «Ваше высочество, позвольте мне ее вам поднести в подарок! Я это давно хотел сделать, но не смел!» Его высочество обнял Ростопчина со слезами радости. И теперь, на горе себе, Федор Васильевич слывет в Гатчине за первого знатока прусского военного искусства. Ему, говорят, поручено составлять проект нового военного устава. Что-то будет? Ведь государыня плоха…

— Мне должно видеть Павла Петровича! — сказал Суворов.

— Едва ли это будет приятно ее величеству, — заметил Державин. — И Зубовы…

— Вздор, сударь! Я лучше знаю государыню, чем вы… А Зубовы… — Суворов презрительно махнул рукой.

Державин умолк.

Гатчинский замок

Павел Петрович предупредил намерение Суворова: в Таврический дворец явился верхом гатчинский офицер с письмом от цесаревича: Павел приглашал Суворова в Гатчину.

Суворов, прочитав письмо, тут же приказал оседлать коня. Гатчинец удивился поспешности сборов: выехав немедленно, они поспеют в Гатчину только к ночи; но возражать посланец Павла не осмелился. Фельдмаршал обрядился в «потемкинский» мундир из солдатского сукна, надев на шею только один анненский орден, любимый Павла. Накинув поверх мундира свой синий плащ, Суворов вскочил на коня. Гатчинскому офицеру заседлали вместо его усталого коня другого.

Суворов, не спрашивая спутника, как ехать, выбрал самый короткий путь — по лесовозным дорогам, минуя Загородную перспективу.

В сумерки они достигли Гатчины.

Среди темного елового бора на поляне взору Суворова предстал в снегах мрачный замок с башнями по углам. На фоне пламенного январского заката дворец Павла, серый днем, теперь казался совершенно черным. Окруженный рвом и валом, с пушками и часовыми на мосту, замок являлся прямым контрастом веселому и светлому, беспечно раскинутому Таврическому дворцу.

У рогатки на мосту офицер сказал пароль. Рогатка сдвинулась. Под копытами коней застучал настил моста. Часовой у гауптвахты ударил в колокол. Из караульни проворно выбежали солдаты в прусской форме, выстроились и сделали все как один на караул. Отворились стрельчатые ворота. Суворов с офицером въехал во внутренний двор замка, замощенный квадратами путиловского камня, очищенными от снега догола. Рейткнехт принял коней. Спутник ввел Суворова через небольшую одностворчатую, окованную железом дверь в мрачные сени. Появился какой-то человек в гражданском платье, молча поклонился и исчез. Через минуту тот же человек появился снова и пригласил Суворова в приемную, куда сейчас изволит пожаловать его высочество.

В приемной Суворов оставался несколько минут один. Комната, освещенная канделябром о пяти свечах, своим простым убранством и узкими окнами, белой штукатуркой стен и низким сводом напоминала кордегардию.

Послышался громкий, раздраженный голос. На пороге двери во внутренние покои замка появился Павел. Он мгновение стоял в дверях, как в раме, и неподвижностью натянутой позы показался Суворову похожим на портрет.

Суворов отвесил цесаревичу земной поклон. Павел быстро подошел к нему и, поднимая, сказал раздраженно:

— Оставь это! Мы хорошо понимаем один другого.

Суворов выпрямился. Павел положил ему руку на плечо:

— Я рад, что ты тотчас приехал. Ничего, что ночь. Садись.

Он указал Суворову на кресла, обитые темной кожей, сам сел по другую сторону стола и беспокойно оглянулся на дверь, через которую вошел: дверь была уже плотно затворена невидимой рукой.

— Боже! Что творится! — воскликнул Павел, прижав пальцы к вискам. — Этого нельзя вынести!

Он опять взглянул на дверь, на окна, вскочил с места и начал ходить перед Суворовым из конца в конец приемной, бросая отрывистые фразы то по-немецки, то по-русски, то по-французски.