Александр у края света

И только на следующий день все последствия стали очевидны во всей своей настолько неприглядной красе, так что даже я, с головой, полной дыма и бесчувствия, смог осознать наше нынешнее положение. Пока мы тут усирались, пытаясь засыпать море, царь Персии вновь собрал в Армении армию и теперь двигался, чтобы прижать нас к нему. Финикийцы намеренно валяли дурака, позволяя нам растрачивать время, развлекаясь с лопатами и ведрами, чтобы дать Царю Царей возможность разыграть свой шанс. Когда же до них дошла весть, что Царь Царей готов, они устранили весь беспорядок, который мы учинили, как взрослые отбирают игрушки у расшалившихся детей.

И мы купились. Итак, Александр наконец совершил большую ошибку; сверхгигантскую ошибку, благодаря которой война будет проиграна, а мы все умрем.

И вот именно из-за нее, братец, не будь я прикован к этой проклятой кровати, я бы прямо сейчас тебя задушил; потому что когда генеральный штаб стал уговаривать его плюнуть и отступить, пока есть еще самая призрачная возможность убраться, он уставился на них этими своим ледяными голубыми глазами и сказал: нет, разумеется, нет, поскольку не такому искусству войны он обучен, и всякий, кто еще раз предложит подобное, быстро поймет, что Царь Царей — наименьшая из его проблем. Что с того, что враг обрушил дамбу? Мы построим еще одну, только выше и шире, чтобы на ней уместилось гораздо больше осадных башен. Действительно, тысячи мобилизованных рабочих теперь мертвы и улеглись на дне пролива, несколько сократив наши трудовые резервы, но это, в сущности, не проблема: там, откуда они пришли, осталось еще много таких же, а кроме того, со всей Финикии и с Кипра будут согнаны все наличные каменщики, плотники и инженеры. История, проинформировал он разинувший рты штаб, запомнит Тир как блистательный образец македонского осадного искусства (подразумевая, что История сообразит, что так будет лучше для нее).

Тут один нервический юноша, некто по имени Эгилох, служивший в конной гвардии, многозначительно прочистил глотку и спросил, что именно позволяет Александру верить, что в следующий раз он окажется более удачлив, чем в первый. Понятно, что меня там не было, так что все это пересказ с чужих слов; но у мужика, с которым я играл в кости, был двоюродный брат, который состоял в одном синдикате петушиных боев с младшим братом Калла, командира тяжелой фракийской кавалерии, который там был; поэтому мой рассказ так близок к платоновскому идеалу правды, как только возможно в нашем печально несовершенном мире, и Калл сказал, что Александру не понравился подтекст вопроса, совершенно не понравился.

— Что-то тревожит тебя, Эгилох, — произнес он тем ровным, спокойным голосом, от одного звука которого люди, которые хорошо его знали, мчались прочь в поисках пересохшего колодца, чтобы спрятаться. — Я хотел бы знать, что.

Молодой дурак Эгилох снова прокашлялся.

— Со всем уважением, меня тревожит все, — сказал он, — потому что у меня странное чувство, что все это уже было.

Александр улыбнулся.

— Разве? Это действительно очень странно, друг мой, поскольку мы знаем друг друга с шести лет, и я не припоминаю, чтобы ты бывал за границей, не говоря уж о Финикии. Когда же это было?

— Когда мы вместе учились в школе, в Миезе, — ответил Эгилох. — Учитель Эвксен рассказывал нам о битве — прости, сейчас не могу вспомнить, где она произошла — когда осаждающая армия сидела под стенами неприступного города, истирая себя об них безо всякой пользы, пока к осажденным не пришла подмога и не кончила дело.

— Сиракузы, — сказал Александр. — Ты вспомнил о попытке афинян взять Сиракузы во время Великой Войны. Эвксен говорил, что в этой армии был его дед.

Эгилох кивнул.

— Да, точно. Он ведь был одним из очень небольшого числа выживших, так?

Александр сморщился от этих слов; он был создан, чтобы играть прямодушного человека, роль, которую ненавидел, хотя и сам ее выбрал.

— Так, — сказал он. — И я уверен, ты помнишь и мораль этой истории. Эвксен сказал, что если бы он командовал афинянами, то держался бы за Сиракузы зубами, пока не нашел способ их взять, потому что это был единственный способ вывести оттуда армию целиком. И затем один из нас — кажется, ты, Клит? — один из нас спросил, что бы он предпринял для этого, коль скоро все, что они пробовали, успеха ни принесло. И Эвксен только улыбнулся своей обычной улыбкой и сказал: это просто. Я бы дождался, пока они не сделают ошибку. Все совершают ошибки, знаешь ли. Все войны проигрываются проигравшим, а не выигрываются победителем. — Он помолчал и взглянул на Клита, слегка склонив голову набок. — Ты ведь этого не забыл, да? — продолжал он. — Или ты хочешь сказать, что Эвксен ошибался?

(— Не помню, чтобы я такое говорил, — перебил я.

Эвдемон посмотрел на меня долгим, холодным взглядом.

— Да неужто, — сказал он.

Я немного подумал.