Александр у края света

— Ладно, — сказал я. — Ты мне скажи. Вот я у него в шатре. Когда я должен проткнуть его ножом? До того, как он вручит мне венок, или после? Я знаю, что сегодня день рождения его матери и он может предложить мне выпить за ее здоровье. Я мог бы полоснуть его по горлу, пока он наливает мне вино. Или лучше подождать, когда он повернется спиной, чтобы взять треножник?

Пифон покачал головой.

— Допустим, — сказал он, — это как-то слишком хладнокровно. А что тут сделаешь? Боюсь, не существует вежливого способа убийства.

Я сложил руки на груди и посмотрел вдаль.

— Кроме того, — сказал я, — если я убью его там и тогда, то точно не выйду оттуда живым. И почему ты думаешь, что мы окажемся с ним наедине? Он никогда не бывает один. Нынче он посрать ходит в компании дюжины послов и дежурного философа.

— Ну и что, — сказал Пифон, — ты можешь заодно прихлопнуть и свидетеля. Большое дело! Ты же солдат, а это вообще-то солдатская работа — убивать людей.

Я покачал головой.

— Чем дальше, тем хуже, — сказал я. — И даже если мне удастся убить Александра и еще шестерых штабных офицеров, дальше что? Трудновато доказать, что ты не при чем, если тебя находят с окровавленным ножом в окружении трупов.

Пифон немного подумал.

— Хорошо, — сказал он. — Ты входишь в шатер, получаешь награду за геройство. Пока ты этим занят, какой-то писец или адъютант впадает в неистовство и убивает царя. Ты не успеваешь остановить его, но по крайней мере успеваешь отобрать нож и зарезать гада, прежде чем он убежит. Кто знает? — добавил Пифон кислым тоном. — Может, за это тебе дадут еще один лавровый венок.

— Да никто в это не поверит, — сказал я. — Для меня это самоубийство, и ты это знаешь.

Он уставился на меня.

— Ты, кажется, отчаянно хотел стать героем, — сказал он. — Почему бы не стать им взаправду, а не мошеннически?

— Я возмущен, — сказал я. — И ты начинаешь действовать мне на нервы.

— И?

Мне стало казаться, что ситуация выходит из-под контроля.

— Слушай, — сказал я, — если мы вцепимся друг другу в глотки, лучше никому не станет. Если мы продолжим в том же духе, то убьем друг друга, не успев и подойти к Александру. Просто прими это: я не собираюсь убивать его во время награждения.

— Прекрасно. Такая прекрасная возможность псу под хвост.

— Ошибаешься, — терпеливо возразил я. — Я могу попробовать организовать ситуацию получше, когда буду говорить с ним. Такую, в которой меня самого не убьют.

Пифон издал долгий вздох.

— Хорошо, — сказал он, — какую, например?

— Вот смотри, — сказал я, склоняясь вперед. — Когда он будет вручать мне венок, я шепну, что должен увидеть его наедине. Срочно.

— И у тебя готово какое-нибудь объяснение? Или ты полагаешься на свой золотой язык?

Я собрался с мыслями.

— Я скажу ему, что знаю все о заговоре против него, — сказал я. — Тут он не устоит. Про такое он готов слушать всегда. Он же постоянно выдумает заговоры и комплоты.

— Ты имеешь в виду — вроде нашего?

Я пропустил это мимо ушей.

— Затем, — сказал я, — когда он окажется с нами один, без охраны, адъютантов и тусовщиков, без свидетелей... Вот так надо делать дела, если по уму. Тщательное планирование. Сперва все продумать. А не так, как те психи, которые грохнули царя Филиппа.

Пифон помолчал.

— Хорошо, — согласился он наконец. — Логично. Ну что же, действуй на свое усмотрение. И удачи. Она тебе понадобится.

— Ненавижу, когда люди это говорят.

Никогда не любил полировать доспех: берешь песок, масло и пучок ветоши и трешь, трешь, трешь, пока не заломит запястья. Все это совершенно бессмысленно. Бронза от природы обладает глубоким, насыщенным коричневым цветом, как бульон из бычьих хвостов, и ничего золотого и сверкающего в ней нет. Патина — это естественная защита от яри-медянки и коррозии, единственное, что стоит между металлом и злобствующими стихиями.

Тем не менее я полировал нагрудник и все остальное, пока не стал выглядеть как эти богатенькие детки-солдатики с пятью рабами.

Не знаю, зачем я это делал; возможно, я думал, что Александр с большей вероятностью поверит образцовому солдату, нежели раздолбаю, или просто хотел занять себя в ожидании встречи.

Не первый раз я оказывался в лицом к лицу с Самим... ну да ты знаешь это, я тебе уже рассказывал. Но едва я просунул голову в шатер, то сразу понял — что-то изменилось самым серьезным образом.

Прежде всего, шатер был практически пуст. Помню, в предыдущий раз я думал — ну что за бардак: куда ни глянь, громоздится всякий хлам, собранный им за время его великого похода — например, щит Ахилла, отжатый у жрецов в Трое, измочаленные концы гордиева узла, мечи могучих персидских воинов, убитых им в поединках, редкостная, драгоценная посуда, подаренная царями и наместниками, реликвии (до них он был большой охотник; челюсти гигантов, настоящий драконий зуб в маленьком горшке, зубочистка Геракла, левая сандалия Персея, обрезки ногтей Тезея, словом, все что жуликам удалось всучить Александру Македонскому). Сейчас здесь не было ничего, кроме кровати, большого деревянного ящика размером с гроб и единственного складного стула армейского образца.