Александр у края света

— Даже неловко, — сказал он. — Я ведь должен знать ответ, но будто бы не могу мыслить ясно. С тех самых пор, как я узнал, это... ну, дезориентировало... думаю, можно назвать это так. Я чувствовал себя, как ребенок, внезапно оказавшийся в теле взрослого, мне требовалось время, чтобы привыкнуть. Нет, единственное, чего я не могу решить — должен ли я что-то предпринять на этот счет? Я хочу сказать, раз их глупый заговор никак не может увенчаться успехом — а он не может, мы оба знаем это... то должен ли я наказывать за него? Должен ли ты карать кого-то за попытку совершить что-то плохое, но при этом физически совершенно невозможное? — Он потер кончик носа костяшкой большого пальца... проклятье, брат, он подхватил этот жест от тебя. Меня все изводило ощущение, где же я мог видеть его раньше?

— Полагаю, я должен, — продолжал он. — То есть, отец всегда так поступал. Он карал богохульников, клятвопреступников и тех, кто осквернял Его храмы. Если так делал мой отец, думаю, я тоже должен; ради них самих, разумеется, не ради меня, потому что если я откажусь, откуда в них возьмется вера? Не знаю, просто это кажется таким необязательным. Таким мелким, если ты понимаешь, о чем я.

Я кивнул.

— Значит, ты знаешь о заговоре, да? — спросил я.

— Конечно, знаю. Всегда знал. — Он ухмыльнулся. — Полагаю, когда люди теряют память от удара по голове, а потом она начинает потихоньку к ним возвращаться, то испытывают похожие чувства. Да, это хорошая аналогия; все, что я знал всегда, понемногу ко мне возвращается. И это много объясняет; например, откуда я всегда точно знал, что мне следует делать в битве, не зная притом — почему. — Он нахмурился. — А ведь верно. Раз я... ну, то что я есть, есть ли какой-то смысл в продолжении войны, как ты считаешь? В смысле, ведь это нечестно. Они никак не могу победить, верно?

Я понял, что не дышу уже довольно давно.

— Э... нет, — сказал я. — Конечно, нет.

— Может быть, в таком случае мне надо остановиться, — сказал он. — Но только я помню определенно больше битв, чем мы уже вели, помню те, которых еще не было. Одна произойдет совсем скоро, едва мы перейдем Тигр. Я ведь не помнил бы битвы, если бы ее можно было избежать? Я помню множество самый странных вещей, знаешь ли. Я помню даже, как умирал, и это действительно странное ощущение, позволь заметить.

— Да уж наверное, — сказал я.

Он вздохнул и покачал головой.

— В том и проблема, — сказал он. — Я бреду вслепую, не имея ни малейшего представления, что делать, и некого спросить, что самое неприятное. Ты, может быть, думал, отец мог бы сказать мне сам или прислать кого-нибудь. Но, возможно, в том и смысл, чтобы разобраться самому. Быть таким очень одиноко, знаешь. Я никогда не был одинок, и не уверен, что мне это нравится. И столько всего я еще не понимаю. Однако, это мои проблемы. Рад был поговорить с тобой. Это почти то же самое, что говорить с твоим братом. Нам надо чаще встречаться.

— Господин, — сказал я.

Он встал, и я тоже встал, просто на тот случай, если он собирается меня укусить.

— Я собирался за ним послать, знаешь ли. Не думаю, что кроме него кто-то мог бы меня понять. Но я не уверен, что могу это позволить. С одной стороны, это было бы нечестно по отношению к нему. В самом деле, я должен сам разобраться во всем и нет никакого способа этого избежать. Будь он здесь, он сказал бы то же самое, я уверен.

— Благодарю тебя, господин, — сказал я. — Могу я удалиться?

Он кивнул; затем, прежде чем я успел выйти вон, произнес:

— Думаю, все же лучше их наказать. Хотя бы потому, что я всегда так делал... ты понимаешь — раньше. И я решил, что пока не вспомню побольше и не пойму, что я должен делать, лучше вести себя так, будто ничего не произошло. Иначе люди могут расстроиться. Как ты полагаешь?

— Не знаю, — сказал я. Это казалось самым безопасным ответом. Ну и, конечно, самым правдивым.

— Я думаю, так будет лучше всего, — сказал он, кивнув. — Пока я не знаю в точности, что я делаю и что я такое, лучше держать все при себе; иначе я просто выставлю себя в смешном свете. Я пошлю за тобой, когда ты снова мне понадобишься.

— Господин.

— Тогда все. Кстати, сожалею о твоих пчелах. Это был несчастный случай, разумеется. Через неделю или около того доставят новых. Говорят, африканские пчелы гораздо свирепее, так что в некотором смысле, все к лучшему.

Я выскочил оттуда так быстро, как мог. Шагая назад через лагерь, я чувствовал, будто кто-то выцарапывает слово ИДИОТ огромными буквами на моем отполированном до зеркального блеска нагруднике. Первым моим инстинктивным желанием было нырнуть в палатку, сдобрить костер хорошей порцией лекарства и не вылезать как можно дольше. Что-то, однако, подсказывало, что сначала следует взглянуть на пчел, и я отправился к ним.

Лучше бы этого не делал; я обнаружил своих скифских друзей внутри одной из адаптированных под наши нужды осадных башен, которая стояла вся нараспашку и без малейших признаков разъяренных, жужжащих пчел. Старик заливался слезами, и напарник его выглядел не лучше.

— Что происходит? — спросил я.