Читаем Александр у края света полностью

Затем, довольно неожиданно — (вот, тут начинаются то, чего ты ждал) — моя жизнь изменилась, и я оказался замешан в важнейшие и значительнейшие события, которые отчасти и породил, и принялся совершать деяния, затрагивающие жизнь бесчисленных еще нерожденных людей, обретая собственное место в истории. Замечательные, непредвиденные изменения — и все из-за оливки.


Указанная оливка была маленьким, сморщенным и довольно пожилым экземпляром, совершенно никому не нужным, посему она оставалась лежать на дне чаши, в то время как ее младшие округлые собратья постепенно пожирались, подобно семи юношам и семи девушкам, которых, говорят, отправляли в качестве ежегодной дани Минотавру. Наконец наша печальная оливка осталась совсем одна — и тут ее ухватил некий алчный тип по имени Миронид и заглотил не разжевывая.

У Миронида была привычка говорить с полным ртом, и он попытался проглотить нашу оливку в самый разгар оживленной и довольно жаркой дискуссии, которую он вел с Леонидом, Эвксеном, сыном Эвтихида (мной) и полководцем Парменионом, самым доверенным советником Филиппа. В результате оливка пошла не в то горло, застряла там и полностью перекрыла доступ воздуха, на манер трехсот спартанцев, преградившим путь персидской армии у Фермопил. Даже еще более успешно — Миронид поперхнулся, страшно побагровел и умер.

Я никогда не видел, чтобы человек поперхнулся до смерти, и в этот раз тоже — я, как обычно, смотрел в другую сторону, беседуя с соседом справа, поскольку Миронид и бессмысленный спор, который мы с ним вели добрую четверть часа, утомили меня донельзя. Я заметил неладное, когда кто-то произнес встревоженным голосом: — Миронид? — а еще кто-то сказал: — Боги, он умер! — и люди повскакали с мест, столпились вокруг него и принялись звать врача.

Если этот рассказ звучит слегка бессердечно, то это потому, вероятно, что мне не очень нравился Миронид.

Это был громогласный, грубый и тупой тип, причем тупой на довольно хитрый манер, так что люди частенько поддавались его идиотским заблуждениям. Он был, стыдно сказать, афинянином и философом.

Причина, по которой он сидел здесь, пируя с царем Филиппом, его главным советником и ручными интеллектуалами, заключалась в том, что он родил идею; а невзлюбил я его с первого взгляда как раз потому, что идея, которую он родил, должна была, по-хорошему, придти в мою голову, а не в его. Коротко говоря, он прибыл, чтобы выпросить у царя средства на основание колонии на берегу Черного Моря, откуда к нам течет пшеница.

В доалександровы времена все амбициозные колонисты, если у них была возможность выбирать направление, отправлялись в черноморский регион. Огорчительно большая доля хлеба, съедаемого в Аттике, выращивается здесь, и отправляется к нам из греческих городов в Крыму; в тех местах можно скопить огромное богатство, местные жители дружелюбны или ничтожны, а греки живут там так давно, что превратили эту страну в нечто вроде дома вдали от дома.

Другая приятная особенность черноморского региона состоит в том, что он никому не принадлежит (за исключением народов, населявших его изначально, мнение которых никого не интересует, конечно). К вашим услугам все побережье от Византия до Колхиды. Эта страна расположена на достаточном удалении от коренной Греции, чтобы не быть вовлеченной против воли в бесконечные, наводящие тоску маленькие войны между Афинами и Спартой; Персидская Империя остановила свое продвижение на Кавказе, отделенная от греков горами и жестокими неуправляемыми сарматами.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза