Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Комментируя эту сцену, Зиновьев акцентирует свою точку зрения на Сталина, принцип подхода к анализу и оценке его личности: «Когда говорят, что Сталин был верным учеником Ленина, а сталинизм — ленинизмом в действительности, говорят нечто бессмысленное. На самом деле они суть явления разнокачественные, идущие из разных источников. Ленин — фигура историческая, Сталин же — социологическая. Чтобы понять Ленина и ленинизм, надо рассматривать конкретно-исторические условия и обстоятельства в России и в Европе в конце прошлого и в начале нашего века, т. е. до революции. Ленин объясним, глядя из прошлого и в прошлое. Чтобы понять Сталина, надо рассматривать то, что сложилось в Советском Союзе и в мире вообще лишь в результате его деятельности и после него, т. е. после революции. Сталин объясним, глядя из будущего и в будущее. Ленин представлял смену во времени, Сталин — нечто остающееся, воспроизводящееся, постоянное. <…> Ленин действовал по законам истории, Сталин — социологии. И потому Сталин победил»[24].

На обложку первого издания своего «литературно-социологического очерка сталинизма» «Нашей юности полёт» (1983) он поместит карикатуру символического содержания. На фоне Кремлёвской стены одиноко стоит уродливая кособокая фигурка Сталина, попыхивающего трубкой. Поза уверенная, наглая. Ноги широко расставлены, одна рука в кармане. На куриной шее непропорционально большая голова. Рябое лицо с мясистым носом и оттопыренными ушами наполовину скрыто густыми усами. На голове топорщится ёжик короткой стрижки. Взгляд злой и бессмысленный. Должно быть, вышел прогуляться после ночного бдения. Утро красит нежным светом стены древнего Кремля и отбрасывает на полнеба гигантскую, величественную, монументальную тень Вождя и Учителя. Дым от трубки повторяет профиль Отца Народов, мрачной тучей нависая над всем миром. Уродливый карлик вырастает в могучего великана, оказавшись в нужном месте в нужный час.

В этой карикатуре нет и тени иронии. Зиновьев создаст адекватный портрет эпохи, великой и уродливой одновременно. И её лидера, одновременно уродливого и великого. Он признает их уродство и не будет его приукрашивать. Но он признает и их великость — и восстанет против принижения: «В условиях, когда все спекулируют на разоблачениях эпохи и её продукта (т. е. общества, которое сложилось в эту эпоху), самый сильный и справедливый суд есть защита. И я буду защищать тебя, породившая меня и рождённая мною эпоха!»[25]

Он примет на себя роль «адвоката дьявола» не для того, чтобы канонизировать сталинизм, но чтобы вырвать его из своего сердца — из сердца русского человека: «Сталинизм вырос не из насилия надо мною, хотя я был врагом его и сопротивлялся ему, а из моей собственной души и моих собственных добровольных усилий. Я ненавидел то, что создавал. Но я жаждал создавать именно это. Вот загадка феномена сталинизма. И я сам хочу в ней разобраться. Я знаю, что мои слова иррациональны. Но ведь человеческая история вообще иррациональна. Рациональна только человеческая глупость и заблуждения»[26].

Он — единственный в русской литературе — даст для оправдания слово Сталинисту, заставит присяжных-читателей выслушать его страшную в своей психологической и интеллектуальной достоверности исповедь. Речь в ней будет идти вовсе не о злодеяниях и преступлениях, о расстрелах и пытках, от которых стынет кровь. Речь пойдёт о любви и преданности Вождю. Единоличной и всенародной. Вопреки злодеяниям и преступлениям, расстрелам и пыткам. Благодаря им. О любви, что страшнее смерти.

О преданности, что сильнее любви. «И потом, что такое была любовь к Нему? Ведь Он — не женщина, не еда, не вино, не одежда. И не друг. И вовсе не Отец. Он был символом. А любовь к символу — это есть лишь определённая ориентация на Возможное, ожидание этого Возможного и желание его. Это было предчувствие неотвратимого хода жизни и принятие его. Это приняло форму любви. А когда началась сама жизнь в этом направлении, т. е. когда он добровольно ринулся в поток жизни, любовь к Нему утратила смысл. Гораздо больший смысл стало приобретать обычное человеческое чувство: ненависть. Но оно было человеческое. И потому оно не играло роли движущей силы их жизни. Движущей силой оставалась любовь, ибо она была в самом начале и в берегах их бурного потока. Иначе говоря, её не было никогда в обычном человеческом смысле, и потому она не могла исчезнуть»[27]. Сталинист ищет не оправдания, а понимания. А если не понимания, то хотя бы внимания: «Я хочу Суда, любого суда, ибо суд есть акт внимания»[28].