Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

Но на этом история не кончилась. В те же дни его пришли «проведать» бывшие соученики по школе. Как-то они прознали про скандал. Решили «помочь» ему разобраться в себе. Расспрашивали, спорили, убеждали. Ему было до такой степени всё равно, что он не скрывался, хотя и понимал, что не стоит особенно откровенничать, тем более в присутствии вечного оппонента, идейного активиста Про-ре. Говорил с ожесточением, горячился. Спор — вещь серьёзная. Может быть, он и впрямь был на грани безумия? Во всяком случае, «друзья» решили, что без участия старших товарищей в этой ситуации им не обойтись, и обратились за помощью в органы.

Он не удивился, когда однажды вечером услышал из своего угла, что на кухне кто-то спрашивает, где найти Александра Зиновьева, мол, нужно поговорить. Он был готов. Надел пальто, взял паспорт и вышел к искавшему его молодому человеку. Молча они пошли пешком на Лубянку. Всё было буднично и скучно. Никаких ночных стуков в дверь, никакой повестки и обыска, никаких «чёрных марусь».

На Лубянке никто его не шмонал. Провели в кабинет, где за столом сидел мужчина средних лет. Их разговор не походил на допрос. Его не били, не пытали, не заставляли себя оговаривать. Всё и впрямь напоминало воспитательную беседу.

Потом отвели в одиночную камеру, больше похожую на номер в провинциальной гостинице. Заправленная постелью койка, тумбочка, столик, стул. На тумбочке стояла электрическая лампа, лежали книги. В углу — небольшой унитаз и раковина, мыло, полотенце. Только вот на окне решётка и «намордник», закрывающий вид.

Его водили на допросы-собеседования ещё трижды. Он ничего не утаивал. Более того, на него нашло вдохновение. Всё, что тревожило его ум в последнее время, о чём он неоднократно говорил с Борисом, Иной, Андреем, что знал из фактов и наблюдений, он обобщал в стройной, развёрнутой форме. Он не ведал страха, точно не помня, где он и с кем. Он вещал, благо слушали его внимательно и с интересом. Неудержимый поток мысли увлёк и его, и следователя. Такого тот ещё не слышал. Стоило насторожиться. Малец явно говорит не своими словами. Кто-то его этому научил. Кто? Может, кто-нибудь из профессоров сеет антисоветскую заразу в юных умах молодых философов? Вот если бы вычислить гада, какое сладилось бы дело! Заговор на зависть всем: не какой-нибудь дутый, высосанный из пальца, а настоящий, реальный, без дураков. На таком деле можно подняться! Было решено отпустить его под надзор. Как наживку. Чтобы выйти на главаря.

Ему выделили двух «друзей», которых он должен был познакомить со своими «наставниками» и единомышленниками. На проходной оперативники заполнили необходимые документы и уже вышли на улицу, как кто-то позвал их обратно. «Подожди здесь», — сказали они ему и вернулись в здание.

Он ждать не стал.

Не заходя домой, он отправился на вокзал и уехал в Пахтино. Как доктор прописал. Только вместо оздоровительной сельской идиллии на него навалился новый «год ужаса».

К сожалению, у нас нет никаких документов, которые могли бы установить точную хронологию и детали этих событий. В ответе на запрос в Центральный архив ФСБ России говорится: «Сведений о вызове или аресте А. А. Зиновьева органами НКВД СССР в октябре — декабре 1939 г., об объявлении его во Всесоюзный розыск в 1939–1940 годах не имеется». Очень может быть, что это правда. По свидетельству бывшего депутата Съезда народных депутатов РСФСР Виктора Шейниса, он в декабре 1991-го в качестве представителя государственной комиссии «по организации передачи-приёма архивов КПСС и КГБ СССР на государственное хранение и их использованию» вместе с коллегами побывал в одном из хранилищ архива КГБ СССР, расположенном в городе Чехове. В ходе ознакомления с документами и из бесед с сотрудниками архива выяснилось, что в 1990 году в соответствии с приказами председателя КГБ СССР В. Крючкова были уничтожены сотни тысяч документов, касавшихся агентуры и осведомителей сыскного ведомства (приказ № 00111 от 6 сентября 1990), а также тех, кто подвергался оперативной разработке (00150 от 24 ноября 1990). В частности, сообщает Шейнис, было уничтожено 35 томов «дела» А. А. Зиновьева[32]. Возможно, в их составе были и документы 1939 года.

Дома его встретили радостью и тревогой. Соседям сказали, что он в отпуске по состоянию здоровья. Вид его говорил красноречивее любых справок. Вон как отощал! Никто не усомнился. Да и не пристало Зиновьевым врать. Мало-помалу включился в привычный с детства круг деревенских дел и забот. Работал в колхозе. Помогал в учёбе младшим братьям и сёстрам. И хотя был он за сотни километров от своих бед, но напряжение не спадало ни на минуту. В голове непрерывно крутились недавние события и сцены. Он пытался их анализировать и терзался от осознания наделанных глупостей. Что за натура у него такая проклятая! Почему он не может, когда нужно, сдержаться? Вечно заводится, вечно теряет над собой контроль. Душа была парализована отчаянием. Он всё время ждал ареста.