Александр Зиновьев. Прометей отвергнутый

— Надо оправдаться, скрыть реальное положение, сохранить своё положение, нажиться.

— И к чему это приведёт?

— Почему „приведёт“? Уже привело. Забавно слушать, когда говорят об угрозе кризиса и даже катастрофы. Катастрофа уже произошла. Мы живём в состоянии катастрофы. А нам всё твердят, будто мы не близки к ней, не на грани катастрофы. Президент сказал, что России сейчас никто не угрожает. За кого нас принимают?! За круглых идиотов?! Нам действительно уже не угрожают, поскольку нас уже разгромили!! Нас убили, а мёртвым смерть не грозит.

— Но мы пока живы! Надо же что-то делать! Хоть что-то!

— Это концепция нынешней власти. Концепция узаконивания капитуляции. Делать хоть что-нибудь — значит, делать вид, что что-то делается для спасения страны. Это имитация дела, показуха, видимость. Если делать, то, как говорится, по-большому. Что-то из ряда вон выходящее.

— Что?

— Не знаю. Может быть, подняться во весь рост и с пением „Интернационала“ идти на верную смерть, как делали когда-то коммунисты»[818].

Но и криком уже — не докричишься.

Критик умер. Его свезли на кладбище. Рукописи выбросили на помойку. Семинар прекратил работу.

Критик умер. Но сам Зиновьев был живее всех живых.

Квартира на Чертановской (а позже — на Воробьёвых горах) радушно принимала всех — и прежних друзей, и новых, и вовсе не знакомых людей, искавших общения и духовной поддержки.

Профессор Иркутского государственного университета, философ О. А. Кармадонов вспоминает: «С Александром Александровичем Зиновьевым я познакомился лично в период моей стажировки в Институте социологии РАН летом 2001 года. Встреча — почти случайна. Заглянув по какой-то надобности в редакцию журнала „Социально-гуманитарные знания“ на Большой Никитской, разговорился с сотрудниками. Оценил, в частности, тот факт, что они создали в „СГЗ“ „авторскую страницу Александра Зиновьева“. <…> В редакции „СГЗ“ особо отметили обязательность и ответственность А. А. — все материалы он предоставлял чётко в срок, в соответствии с графиком. Поговорили о нём, и в итоге мне был даже предложен его домашний телефон.

Спустя пару дней я ему позвонил и договорился о встрече. Встретились мы 13.07.2001 г. у А. А. в квартире в Северном Чертанове. Открыл дверь сам хозяин — очень доброжелательный и улыбчивый, со строгими внимательными глазами. Пригласил в гостиную, усадил на диван, достал „Боржоми“ и мы начали разговаривать. А. А. рассказал, что бывал в Иркутске, „правда, ещё до войны“.

Я, готовясь к встрече, набросал предварительно вопросы, которые хотел бы задать А. А., но в итоге забыл даже раскрыть блокнот — беседа шла стихийно, импульсно и невероятно интересно. Говорили о многом — о перманентно конкурентных взаимоотношениях Запада и России, о возможных элементах новой социальной теории, которая помогла бы нашему обществу не потеряться в глобальном мире, о взаимоотношениях власти и интеллектуалов, о причинах крушения СССР и о многом другом.

В то время в нашем обществе всё чаще звучала идея о том, что России необходимы какие-то прорывные субъекты — регионы-лидеры, отрасли-лидеры, предприятия-лидеры. Эти субъекты, которые назывались поимённо (и перечислялись на пальцах одной руки), должны-де стать локомотивами развития, которые вовлекут потом в свою динамику и все остальные субъекты. Обсудили мы с А. А. и это. Я поинтересовался его мнением относительно наличия таких „точек развития“. Александр Александрович довольно грустно сказал, что, на его взгляд, доминирующая пока тенденция — всё-таки тотальная деградация. Деградация на фоне всё более набирающей силу „кажимости“, под которой А. А. понимал создание видимости социального благополучия, консолидации, развития. Когда дела в стране обстоят всё хуже, а праздников и шоу становится всё больше. В СССР, по словам А. А., тоже была практика демонстрации, и довольно мощно развитая, однако в то время демонстративность и реальность всё-таки не отстояли друг от друга так далеко, как сейчас, в постсоветской России.

Проговорили мы часа три. А. А. подарил мне „Зияющие высоты“. Потом я засобирался (думаю — пора и честь знать), мы вышли в прихожую и ещё там проговорили около часа. В этот момент пришла супруга А. А. — Ольга Мироновна, после знакомства первым делом поинтересовавшаяся — накормил ли меня хозяин? А. А. растерянно уставился на меня, а я — на него. Ольга Мироновна махнула рукой, сказала укоризненно: „Всё понятно“. Бог ты мой, о какой еде можно было вообще думать?! Я ведь говорил с самим ЗИНОВЬЕВЫМ!»