Александра

— Если защита не возражает, подсудимая, не могли бы вы рассказать о происшедшем так, как вы себе это представляете? Если вам трудно, можете отказаться.

Во время речи прокурора, здесь в зале суда, перед десятками знакомых и чужих людей, Настенька давно уже чувствовала себя полностью обнажённой, как тогда во сне, когда она шла по улице Горького в сторону Красной площади.

Прокурор говорит, а Настенька идёт уже по самой Красной площади, ощущая физически прикосновение взглядов, скользящих по шее, груди и до самых босых ног. Люди у мавзолея удивлённо смотрят на неё. Ей становится стыдно, что она идёт по булыжной мостовой босиком. Эта мысль заставляет улыбнуться: разве важно то, что она босая, когда на ней вообще ничего нет? Она чувствует себя обнажённой красавицей с картины Боттичелли. Но там в музее люди смотрят на тело, как на искусство мастера, изобразившего красоту. А Настенька живая. И ей стыдно быть раскрытой для всех.

Но тут она вспомнила, как стояла на Красной площади во время похорон Черненко и чего-то боялась. Не того ли, что происходит с нею сейчас, когда она обнажена? Не появится ли опять этот Горбачёв со своими насилиями? Она обводит глазами людей на площади, боясь вновь увидеть того с рогами.

Кто-то из толпы о чём-то её спрашивает. Она силится понять вопрос.

Встряхивает головой и только тогда, через совершенно неизвестные подпольные каналы сознания до неё доходит вопрос судьи, его смысл.

Настенька вновь встряхивает головой теперь уже в знак согласия и встаёт. Адвокат тоже кивнул:

— Не возражаю.

Смотрящие на подобные сцены суда со стороны то ли присутствующие в зале заседаний, то ли зрители у экранов телевизоров удивляются, почему подсудимые так спокойно рассказывают о событиях, воспоминания о которых порой вызывают озноб у слушателя. А дело в том, что до того дня, как судья с присяжными заседателями займут свои места в зале, участникам рассматриваемых событий приходится множество раз рассказывать и пересказывать со всевозможными подробностями то, что болью врезалось в память и могло бы постепенно стереться, раствориться в потоках других событий, если бы не постоянные повторы для следователя, прокурора, адвоката, перед родными и близкими, знакомыми и друзьями, когда всё рассказываемое уже не обостряет, а притупляет такие чувства как боль, стыд, страх, жалость. Так что на момент откровения перед судом признания теряют свежесть восприятия, остроту ощущения, превращаясь в штамповку, отлитую машиной бесконечных повторов, вызывающих в душе ответчика эдакое равнодушие затупившегося кинжала, не могущего уже ничего разрубить.

После всех расспросов и допросов, после многочисленных рассказов и пересказов Настенька теперь бесстрастно рассказывала о том, как студент старшекурсник Вадим предложил ей выступить со своим французским языком в качестве переводчика на вечеринке, где всё шло хорошо, пока Вадим не подлил ей в бокал водку, которую она никогда прежде не пила вовсе, после чего у неё закружилась голова, и она очнулась лишь тогда, когда почувствовала себя изнасилованной. Ей смутно помнится, что насильником был Аль Саид. Но сознание вновь покинуло её, вернувшись тогда, когда вместо Аль Саида был Борис Григорьевич.

Людям хотелось знать все подробности. Их лица напряжены. Нет, они не радуются, не злорадствуют, не смеются. Им страшно не только за неё — уже пострадавшую. В самой глубине сознания толкается о стенки мозга, отдаваясь в сердце и даже желудке, подкашивая ноги и заставляя дрожать руки, страх, что подобное может случиться и с ними, их тоже могут, да и уже насилуют безнаказанно другие силы, похлеще Вадима, с которыми не знаешь, как бороться.

Страх охватывал страну, а Настенька продолжала рассказывать о своём.

Через некоторое время нового обморочного состояния она совсем пришла в себя, когда любовью с нею занимался Вадим. И она спросила его, знает ли он, что с нею были и те другие, на что Вадим заявил, что это нужные люди, и что происходящее с нею сейчас — это его месть Насте за те пощёчины, которые она надавала ему несколько лет назад. Тогда-то, поняв, что явилась для Вадима лишь предметом мести, а не любви, она скинула его с себя, оделась и убежала домой, после чего попала в больницу.

Прокурор поднялся:

— Я хочу задать вопрос подсудимой.

— Спрашивайте, — согласилась судья.

— Скажите, подсудимая, вам часто снятся сны?

— Часто, — буркнула Настенька.

— А приходилось ли вам видеть цветные сны?

— Приходилось.

— Запоминаются ли они вам? Можете ли вы, например, рассказать о них утром своим подругам?

— У меня хорошая память. Могу, конечно.

— Не приходило ли вам когда-нибудь ощущение ночью, что сон — это не сон, а действительность?

— Приходило. Это бывает, по-моему, у каждого.

— Да, бывает. Именно это я и хотел сказать. Не могло ли быть то, что вы нам рассказали о кошмарной ночи, вашим обычным сном? Ведь сколько бы вы не выпили в тот вечер, но выпили, а потому и легко уснули. Могло же вам что-то присниться?

— Я так и сама подумала сначала, — согласилась Настенька.