Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Николай поднялся в комнату цесаревича. Все слуги там, опустившись на колени, молились. Императрица сразу все поняла.

Спокойная, не повышая голоса, не жалуясь, она, стоя перед иконой, разговаривала сама с собой,

— Что же мне делать, Господи? Оставить мужа, который уезжает в неизвестном направлении? Оставить ребенка здесь и ехать за ним?

В какое-то мгновение она, словно л ишившись сил, стала оседать. Ее поддержала под руку дочь Татьяна. Она слабо улыбнулась.

Ребенок затих, он закрыл глаза, пытаясь уснуть. Он уже не стонал.

— Ладно, — решительно сказала она. — Я не могу оста­вить Николая, допустить, чтобы он ехал один. Я поеду с ним. Радость любви не знает слабости. Помогите же нам пережить эту раздирающую сердце боль от предстоящей разлуки с моим мальчиком. Но я чувствую, что это — не надолго...

Что же предчувствовала эта ясновидящая, увенчанная нимбом смиренного повиновения Богу? Она теперь была сама воплощением силы, такой, перед которой не страшны никакие испытания, никакие муки, никакая разлука, ника­кая трагедия. Словно находясь в этой великолепной броне своей любви и веры, она чувствовала свою неуязвимость, несмотря на сомнения своего окружения.

— Решено, Николай, я готова к отъезду. Когда выезжаем?

* * *

В ночьс 14 на 15 апреля, обняв нежно на прощание детей, Александра с Николаем отправились на повозке в Тюмень. Поездка была трудной и изматывающей, по грязным дорогам, где колеса увязали в колее. Повозки переехали через Иртыш, по талому льду, и порой вода достигала середины обода. Ког­да они подъехали к Тоболу, то, к своему несчастью, обнару­жили, что лед на реке начал во многих местах трескаться. Пришлось спешиться и идти по льду пешком. Так безопас­нее. Лошадей меняли раза четыре, если не больше. В после­дний раз — в селе Покровском, и лошадей распрягали и зап­рягали свежих прямо перед окнами дома Распутина. Перед тем как процессия тронулась дальше в путь, Прасковья, вдо­ва Распутина, бросив проницательный взгляд на Александ­ру, ее перекрестила. Какое же трудное испытание им пред­стояло, эта худшая из голгоф! Мария не захотела покидать мать.

Императорскую чету сопровождали князь Долгорукий, доктор Боткин, Анюта Демидова, верная горничная импе­ратрицы, и два слуги императора — Чемодуров и Седнев.

Судя по всему, на ожидавшем их в Тюмени поезде путе­шественников должны были доставить в Москву. Но никто так и не узнает, почему были отменены все прежние прика­зы и поезд пошел в обратном направлении. Лишь из-за мя­тежей или покушений вдоль железной дороги или потому, что все было приготовлено заблаговременно к расправе? Начиная с 17 апреля поезд вез несчастных от одной станции к другой, и на каждой остановке отдавался строжайший при­каз зашторить все окна в вагоне императора, чтобы не про­буждать любопытства этих орд, которые энергично, угро­жающе жестикулировали и громко орали, стоя на платфор­ме или прямо на путях, и охране приходилось разгонять взбудораженную толпу. Так, вместо Москвы, поезд был ос­тановлен в Екатеринбурге, где пленники оказались в руках Уральского областного Совета.

Они прибыли туда, в этот уральский город в среду, когда в Екатеринбурге выдался теплый, яркий весенний день. Ав­томобиль повез их по пустынным улицам, затем по главной улице, на углу Вознесенской он остановился. Несколько автомобилей кортежа остановились вдоль палисадника.

— Что это за дом с таким палисадником? — спросил им­ператор.

— Это дом горного инженера Ипатьева, — ответил ему шофер.

Он слышал, как один часовой тихо сказал другому:

— Дом особого назначения.

Интересно, что это означает — «Дом особого назначения»?

И кто сможет после этого случая утверждать, что лишь случай, вызванный последними событиями во время их пе­реезда из Тобольска привел императора с императрицей в этот злополучный, зловеший дом?

На крыльце дома их тщательно всех обыскали, словно обыкновенных преступников. Там у двери стэял член пре­зидиума Уральского Совета и закадычный друг Свердлова, которого Ленин называл «настоящим большевиком», Фи­липп (Шая) Исаевич Голощекин. Голова — треугольником. Косой рот. Маленькие черные глазки, всегда горевшие ли­хорадочным огнем или исполненные загадочного томления. Образец революционера-профессионала. Один знавший его военный так отозвался о нем:

—Эго человек, который не остановится перед любой кровью!

Шая Голощекин был законченным палачом, жестоким, настоящим вырожденцем.

Солдаты наружной охраны были в основном рабочими с заводов Злоказова и Сиссета. Они предпочитали стать тю­ремщиками, лишь бы не работать по специальности. Они получали по четыреста рублей в месяц, зарплату, которая была значительно выше обычной в те времена. Во внутрен­ней охране находились латыши, присланные из Москвы, и венгры из числа бывших военнопленных.