Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Император не боялся обыска и каждый день вел свой дневник, в котором записывал унизительные подробности их существования. Александра после такого утомительного и долгого переезда мучилась болями в ногах и почти не хо­дила. Николай, напротив, хотел как можно больше двигать­ся, выполнять физические упражнения. Ему так не хватало обычных водных процедур. Он писал в дневнике: «Краны в доме не работают, нельзя принести воды из бочки, как все же тяжело быть нечистоплотным».

В святую субботу Господню по требованию доктора Ботки­на в дом было разрешено прийти священнику с диаконом. Так государь с государыней, стоя рядом, молились и слушали зна­менитое песнопение — «Христос Воскресе!*, что наполняет душу любого православного большой духовной радостью.

22 апреля, на Пасху, они услышали треск фейерверка вокруг своего дома. Все похристосовались и пили чай, заедая его куличом и крашеными яйцами.

Однажды утром к ним пришел маляр и закрасил извест­кой все окна в доме. Теперь у несчастных пленников скла­дывалось впечатление, что они живут при постоянном ту­мане. Губительная сырость проникала во все комнаты, не­смотря на теплую погоду.

Вечером, в пятницу, 11 мая из Тобольска прибыли пос­ледние слуги с остатком багажа.

Перед ними шли дети. Цесаревич еще целиком не опра­вился после последнего криза. Царь записал в дневнике, что ему исполнилось пятьдесят лет! Он чувствовал себя и слиш­ком старым, и слишком молодым. Как ему дальше жить в такой неуверенности?

Александра не раз призывала его проявлять терпение. А он только смотрел на нее влюбленными глазами, и, казалось, охватившее его отчаяние улетучивалось.

Александра знала, чувствовала своим чутьем, которого не объяснить, что их долгому пути на Голгофу подходит конец. Она не выражала никакого страха. Она выполняла сотни мелких дел для мужа и детей, подстригала ножницами отрос­шие волосы Николая, меняла компрессы на распухших но­гах маленького Алексея.

Вдруг ежедневные прогулки в саду были отменены. Один из охранников, не такой грубиян, как все остальные, сооб­щил царю, что областной Совет ожидает нападения со сто­роны анархистов.

Пленникам не сообщали о том, что белая русская армия под командованием адмирала Колчака начала наступление в Сибири, и красным батальонам приходилось отступать, теряя контроль над некоторыми регионами.

Чувствовали ли государь с государыней хотя бы краткое чувство удовлетворения, что-то вроде возмездия своим вра­гам перед кровавой расправой над собой? Трудно сказать. Но разве нельзя отнести то удивительное спокойствие, которое они оба проявляли в последние дни своей жизни, к надежде на избавление, к постоянному возвышению их душ из-за благоговейной отрешенности царицы?

Этим летом здоровье цесаревича внушало большие опа­сения. Он уже не мог ходить самостоятельно. Этот несчаст­ный ребенок, обожаемый своими родителями, сдерживал­ся, не кричал, но доктор Боткин говорил, что он ужасно страдает от невыносимых болей. Отец сам вывозил его на прогулку на кресле-каталке. Императрица с дочерьми строго следила за чистотой белья, и они постоянно что-то шили. По вечерам семья собиралась вместе, и все пели церковные псалмы, религиозные песнопения. В ответ разнузданные солдаты на первом этаже в караулке горланили похабные частушки. Всю ночь напролет охрана ругалась, пьянствова­ла, отпускала грязные шутки в адрес «Николашки» и его «немки». В начале июля Голощеков застал всю охрану пого­ловно пьяную. На следующий день был уволен их командир, пропойца и вор, Александр Авдеев, вместе со своими завод­скими товарищами. Начальником новой охраны стал Яков Михайлович Юровский, зловещий на вид человек, с нали­тыми ненавистью глазами, с черной бородой. Прежде он ра­ботал часовщиком в Томске, затем фотографом в Екатерин­бурге.

Он занял одну из комнат на втором этаже, предназначен­ную для членов царской семьи. В его распоряжении нахо­дился отряд, численностью в двенадцать человек, — все они были латыши и мадьяры. Александра, Николай, их дети, оставшиеся им верными слуги вновь были подвергнуты ог­раблению, — охранники отобрали у них все ценное, что еще оставалось в их багаже. Теперь всем приходилось думать, где бы найти тайники, чтобы уберечь от жадности охранников последние личные веши, — драгоценности, украшения, зо­лотые монеты.

В воскресенье, 14 июля, утром, когда в дом «особого на­значения» пришел местный екатеринбургский священник, отец Сторожев, он увидел Юровского. Тот сидел за столом и пил чай с печеньем. Начальник охраны встал и тоном, не допускающим никаких возражений, сказал:

— Отслужи заупокойную!

Отец Сторожев промолчал.