Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Некоторые из ее биографов полагают, что такая неожи­данно возникшая близость между преподавателем и авгус­тейшей ученицей вызвала у нее ее любовь к политике. Сле­дуя строгой системе английского образования, Алике впол­не справедливо полагала, что политика вовсе не должна быть областью деятельности, предназначенной только для муж­чин. Разве не было у нее перед глазами такого примера? Раз­ве та роль, которую играла ее бабушка в определении судеб Европы, не была достаточным основанием, чтобы убедить ее в этом?

Виктория иногда удостаивала внучку разговорами о сво­их «служебных» обязанностях, для нее почти святых. И де­лала она это без всякого нажима, так просто и доходчиво, чего не могла не заметить девочка.

— Солнышко мое, я совсем не советую тебе в твоей жиз­ни, жизни женщины, взваливать на свои плечи такие обя­занности, которые всегда давили на меня тяжким грузом... Ты еще пока слишком мала, чтобы это понять, но я не же­лала бы ничего другого, кроме как быть такой же, как все женшины, заниматься чисто женскими заботами. От этой Британской короны у меня частые мигрени! К тому же раз­ве женщины призваны Судьбой управлять? Меня порой называют, явно чтобы мне польстить, — Викторией Вели­кой. А враги мои кричат, что я действую, как настоящий тиран. Но есть ли в моем таком положении какой-то иной выбор? Будь я слабой правительницей, то тут же оказалась бы жертвой. До сих пор вижу перед собой своего жениха — моего горячо любимого принца Альберта. Разве он не был также сильно привязан ко мне, как я к нему?

Этот немец, этот уроженец Кобурга, Готы, всегда был мечтателем. Ему лишь нравилось исполнять сонаты Гайд­на... Я поняла, что моя великая любовь к нему возвышала меня до уровня монарха с железной волей, чтобы не быть рабой событий, самой направлять их, чтобы в качестве са­мого убедительного доказательства своей ему преданности добиться процветания королевства, которому угрожали со всех сторон.

Алике внимательно слушала. Ей казалось сей час, что где- то в потаенном, самом далеком уголке ее сердца, творилось что-то неладное, и она видела перед собой его, Николая, взгляд, перехватываемый ее взглядом, она чувствовала слад- кое прикосновение его руки, которая опускается на ее руку... цесаревич... цесаревич, о котором она, в сущности, ничего не знала...

Виктория, перебирая, словно четки, свои воспоминания, удивленно смотрела на нее.

— Дорогая моя, твоя матушка сейчас наверняка нас ви­дит. Ты стала такой красивой, затмила всех остальных деву­шек своей красотой! И тебе уже семнадцать! Не хочу быть нескромной, но разве твое сердечко еще не ощутило тре­вожной сладости? Но не торопись, не нужно. Я желаю тебе такого же большого счастья, какое испытала сама. То есть счастья всего мира...

Алике колебалась, не зная, стоит ли рассказать бабушке о том, что от легкого покалывания в сердце немного убыст­рялось дыхание, когда в Дармштадт приходили письма от ее старшей сестры, письма, от которых приятно пахло Росси­ей, Россией, одновременно такой далекой, такой близкой и такой таинственной... нет, не стоит! Она не осмелилась до­верить ей свою тайну...

В том же 1889 году Алике после возвращения из своей ритуальной поездки в Англию и своего пребывания у бабуш­ки, вдруг к своему большому удивлению, обнаружила в сво­ей почте письмо от старшей сестры. У великой княгини Ели­заветы вдруг проснулось желание увидаться снова с младшей сестрой, что было довольно странно, так как она никогда не отличалась избытком любвеобильных чувств. Среди всего прочего она ей писала: «Солнышко мое, как было бы пре­лестно, если бы в этих северных туманах, которые не имеют ничего общего с туманами лондонскими нашей дорогой Грэни, увидеть тебя, чтобы ты засверкала здесь в расцвете своей юности. Великий князь часто вспоминает о тебе. Нам так хотелось бы увидеть тебя у себя. Ну, решайся же. Когда тебе удобнее? Мы проводим всю зиму в Зимнем дворце... Кажется, наш горячо любимый император с каждым днем сближается с Францией. Поторапливайся, ждем телеграм­мы от тебя о твоем приезде».

Алике, слишком сдержанная, чтобы признаться в возвра­щении «тревожной сладости» в ее сердце, где она и прежде прокладывала для себя долгую и тайную тропку, испытыва­ла большую радость...

И пусть себе идет серый, частый дождь, пусть его упругие струи стучат по пустынным аллеям дворца великого герцога, пусть почивает весь Дармштадт в своей провинциальной зим­ней стуже, ведь в сердце у нее расцветала золотая весна.

Для поездки в Россию нужно было получить разреше­ние отца. Но великий герцог постоянно пропадал на охоте или путешествовал по всей Европе и дома появлялся край­не редко.

Алике любила рисковать. В ней говорил ее энергичный темперамент. В тот же вечер она поговорила со своей гувер­нанткой, добрейшей миссис Орчард.

— Мне нужно ехать в Россию, к сестре, повидаться с ней. Она не поймет моих колебаний.

— Да позволит мне Ваше высочество посоветовать до­ждаться мнения на сей счет вашего отца...

Алике взбрыкнула:

— Папа, вероятно, уже и забыл, что я существую на этом свете...