Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Николай, конечно, был иного мнения. Весьма тактично он отвергал нелицеприятные суждения своей матери, кото­рая постоянно говорила ему о предмете «его флирта».

Он продолжал, как и прежде, проявлять свое уважение к царице и, сохраняя благопристойность, продолжал жить своей внутренней жизнью, в которой этой чудесной Алике, этой северной принцессе, этому Солнышку, как называли ее близкие, уже отводилось главное место.

Перед отъездом немецких гостей на родину, ему удалось организовать с позволения родителей в Царском Селе, вАлександровском дворце официальное чаепитие в честь «его принцессы».

Но это еще был и вечер танцев. Вся «золотая молодежь» столицы получила на него приглашения. Во время ужина подавали блины с черной икрой.

Никогда еще молодому цесаревичу не было так весело, никогда он еще не вел себя так непринужденно, никогда не испытывал такой большой радости жизни. Императрица там появилась только на несколько минут. Император оставал­ся с молодежью гораздо дольше; ему так нравились забавы этих милых молодых людей, глядя на которых он забывал хотя бы на пару часов о государственных делах...

Когда Алике с отцом, великим герцогом Гессен-Дарм- штадтским прощались, великая княгиня Елизавета была ря­дом с племянником.

— Ваше императорское высочество, — обратилась она к нему, — вы организовали превосходный прощальный вечер. Мой отец и моя сестра будут хранить самые живые воспо­минания обо всем во время их возвращения домой. Они уез­жают завтра.

— Завтра, — повторил невольно за ней удрученный Ни­колай. — Завтра Алике нас покидает, да?

Алике чуть не расплакалась, но огорченный вид Николая, как ни странно, вселил в-нее уверенность.

Он легко коснулся губами ее руки. Слишком много глаз было на них устремлено. Он не мог позволить себе более прочувствованный поцелуй. Он лишь сказал ей при этом:

— Возвращайтесь поскорее, принцесса... не заставляйте себя долго ждать!

V.

После возвращения в Дармштадт противоречивые чувства терзали душу несчастной Алике.

Если судить по тому, что ей сообщали, в частности в письмах королевы Виктории и сестры Эллы, ей так и не удалось пленить цесаревича. Она так неуклюже танцует, одевается из рук вон плохо, и лишь в силу императорской своей галантности цесаревич был вынужден ухаживать за ней. От таких слов принцессе было не по себе.

Теперь она так страдала в своем пустынном дворце, не имея никаких дружеских отношений ни с кем, словно ей на голову свалилась тысяча несчастий. Может, она обманывала себя? А что, если ее окружение говорило ей правду? И как ей во всем удостовериться у избранника своего сердца, если он — иностранец, высокое должностное лицо, так далек от нее в стране, которую она увидела лишь мельком, в которой исповедуется совершенно иная, по сравнению с ее родной, вера?

Впервые Грэни, ее бабушка, разошлась с ней во мнениях, впервые не разделяла ее восторга. Почему, интересно? Может, ей было что-то известно, гораздо больше того, о чем она пишет?

Дождь нудно, монотонно барабанил по стеклам высоких окон, выходящих на безжизненный парк. На голых ветках деревьев громко каркали вороны.

Алике не находила себе места, и заботливое нахождение постоянно рядом с ней верной гувернантки миссис Орчард ей не помогало. Ах, если бы только Николай дал бы о себе знать! Она рылась в каждой прибывавшей во дворец почте, надеясь выудить оттуда заветное письмецо от него. Что же мешало ему написать? Может, его робость. Алике во время одной из коротких встреч наедине поняла, что цесаревич не отличался особой храбростью, но некоторая его вялость лишь усиливала его природный шарм, придавая всему его облику загадочную мягкость,..

Пытаясь выкарабкаться из этой бездны замешательства, Алике постоянно пытала свое сердце. Эта отважная по природе девушка, решимости которой добавляла ее затворническая жизнь, успокаивала саму себя: да я его люблю, я уверена в этом. Я буду его любить, даже если он этого не захочет. Я буду любить и за себя, и за него... Но об этом никто не должен знать...

Из Виндзора к ней постоянно приезжал курьер. Старая королева очень беспокоилась за свою любимицу. Каждое ее письмо заканчивалось приглашением приехать к ней в Англию и побыть немного рядом с ней*..

Однажды утром Алике поняла, что больше тянуть не в силах. Она сообщила отцу о своем новом отъезде.

— Я еду в Лондон, — заявила она. — Бабушка испытывает ко мне такую материнскую нежность. Вы должны понять это, отец.

Великий герцог Гессенский, конечно, все хорошо понимал. Он дал свое согласие на поездку, присовокупив при этом:

— Вы там, мое Солнышко, будете гораздо счастливее, чем здесь; я вижу, как вы убиваетесь после этого нашего путешествия в Россию, которое оказалось таким неуспешным...

Она возмутилась его словам:

— Неужели вы, отец, считаете, что наше путешествие не было таким приятным? Знаете, я постоянно возвращаюсь к нему и не могу думать об этом без восторга...