Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Виктория иногда удостаивала внучку разговорами о своих «служебных» обязанностях, для нее почти святых. И делала она это без всякого нажима, так просто и доходчиво, чего не могла не заметить девочка.

— Солнышко мое, я совсем не советую тебе в твоей жизни, жизни женщины, взваливать на свои плечи такие обязанности, которые всегда давили на меня тяжким грузом… Ты еще пока слишком мала, чтобы это понять, но я не желала бы ничего другого, кроме как быть такой же, как все женщины, заниматься чисто женскими заботами. От этой Британской короны у меня частые мигрени! К тому же разве женщины призваны Судьбой управлять? Меня порой называют, явно чтобы мне польстить, — Викторией Великой. А враги мои кричат, что я действую, как настоящий тиран. Но есть ли в моем таком положении какой-то иной выбор? Будь я слабой правительницей, то тут же оказалась бы жертвой. До сих пор вижу перед собой своего жениха — моего горячо любимого принца Альберта. Разве он не был также сильно привязан ко мне, как я к нему?

Этот немец, этот уроженец Кобурга, Готы, всегда был мечтателем. Ему лишь нравилось исполнять сонаты Гайдна… Я поняла, что моя великая любовь к нему возвышала меня до уровня монарха с железной волей, чтобы не быть рабой событий, самой направлять их, чтобы в качестве самого убедительного доказательства своей ему преданности добиться процветания королевства, которому угрожали со всех сторон.

Аликс внимательно слушала. Ей казалось сейчас, что где-то в потаенном, самом далеком уголке ее сердца, творилось что-то неладное, и она видела перед собой его, Николая, взгляд, перехватываемый её взглядом, она чувствовала сладкое прикосновение его руки, которая опускается на её руку… цесаревич… цесаревич, о котором она, в сущности, ничего не знала…

Виктория, перебирая, словно четки, свои воспоминания, удивленно смотрела на нее.

— Дорогая моя, твоя матушка сейчас наверняка нас видит. Ты стала такой красивой, затмила всех остальных девушек своей красотой! И тебе уже семнадцать! Не хочу быть нескромной, но разве твое сердечко еще не ощутило тревожной сладости? Но не торопись, не нужно. Я желаю тебе такого же большого счастья, какое испытала сама. То есть счастья всего мира…

Аликс колебалась, не зная, стоит ли рассказать бабушке о том, что от легкого покалывания в сердце немного убыстрялось дыхание, когда в Дармштадт приходили письма от ее старшей сестры, письма, от которых приятно пахло Россией, Россией, одновременно такой далекой, такой близкой и такой таинственной… нет, не стоит! Она не осмелилась доверить ей свою тайну…

В том же 1889 году Аликс после возвращения из своей ритуальной поездки в Англию и своего пребывания у бабушки, вдруг к своему большому удивлению, обнаружила в своей почте письмо от старшей сестры. У великой княгини Елизаветы вдруг проснулось желание увидаться снова с младшей сестрой, что было довольно странно, так как она никогда не отличалась избытком любвеобильных чувств. Среди всего прочего она ей писала: «Солнышко мое, как было бы прелестно, если бы в этих северных туманах, которые не имеют ничего общего с туманами лондонскими нашей дорогой Грэни, увидеть тебя, чтобы ты засверкала здесь в расцвете своей юности. Великий князь часто вспоминает о тебе. Нам так хотелось бы увидеть тебя у себя. Ну, решайся же. Когда тебе удобнее? Мы проводим всю зиму в Зимнем дворце… Кажется, наш горячо любимый император с каждым днем сближается с Францией. Поторапливайся, ждем телеграммы от тебя о твоем приезде».

Аликс, слишком сдержанная, чтобы признаться в возвращении «тревожной сладости» в ее сердце, где она и прежде прокладывала для себя долгую и тайную тропку, испытывала большую радость…

И пусть себе идет серый, частый дождь, пусть его упругие струи стучат по пустынным аллеям дворца великого герцога, пусть почивает весь Дармштадт в своей провинциальной зимней стуже, ведь в сердце у нее расцветала золотая весна.

Для поездки в Россию нужно было получить разрешение отца. Но великий герцог постоянно пропадал на охоте или путешествовал по всей Европе и дома появлялся крайне редко.

Аликс любила рисковать. В ней говорил ее энергичный темперамент. В тот же вечер она поговорила со своей гувернанткой, добрейшей миссис Орчард.

— Мне нужно ехать в Россию, к сестре, повидаться с ней. Она не поймет моих колебаний.

— Да позволит мне Ваше высочество посоветовать дождаться мнения на сей счет вашего отца…

Аликс взбрыкнула:

— Папа, вероятно, уже и забыл, что я существую на этом свете…

— Разве можно так говорить, Ваше высочество? Ведь у вашего отца столько забот…

— Да, на охоте, — съязвила возмущенная Аликс. Она не могла объяснить себе его поведения. Честно говоря, у великого герцога Гессен-Дармштадтского не было особой работы. Этим никак нельзя было бы объяснить его небрежения семьей. У его долгих отлучек из дома могло быть только одно объяснение: тот траур по усопшей жене, который он носил в своем сердце до сих пор. Ведь он так сильно ее любил…