Александра Федоровна

Александра Федоровна восхваляла войну, боялась ее продолжения и внушала самодержцу необходимость положить предел кровопролитию. Она призывала победу для русского оружия и в то же время заботилась о торжестве германского имени. Она, не запинаясь, говорила — «наши собственные славянские натуры» и, несомненно, преклонялась пред величием немецкого духа... Эти противоречия в ней уживались «и не влекли за собой трагического разрыва или рокового раздвоения личности. Объясняется это тем, что Противоречия-то были кажущимися. Ее подлинная правда была, конечно, не там, где она афишировала' свою приверженность к русскому солдату или к славянской идее. Хотя надо сказать, что в своих идеологических построениях она часто доходила до такого пафоса, который, на первый взгляд, столетними корнями был связан с исторической миссией самодержавия в истолковании официальных апологетов.

«Бог да благословит и объединит в глубоком историческом и религиозном смысле слова эти славянские (Страны с их старой Матерью-Рос-сией», — пишет она выспренним слогом царю. Письмо, если отбросить обычные лирические излияния и форму любовного обращения «милушка, ручки, шейка и т. п.», -— подходит скорее на декларацию, на манифест панславизма.

«Теперь мы достаточно сильны, чтобы их удержать за соббй, прежде мы не могли это сделать, — тем не менее мы должны „внутри" стать еще сильнее... чтобы управлять крепче и с большим авторитетом. Как будет радоваться император Николай I. Он видит, как его правнук вновь завоевывает эти провинции далекого прошлого и видит мщение за предательство Австрии по отношению к нему

Во всей системе приспособления к ‘власти, которая почти заменила ее сущность и создала какой-то новый, показной, вариант личности, эта лжё-идеология имела законное право на существование. Но, конечно, в глубокую ошибку впал бы тот, кто видимость принял ‘бы за подлинник.

В этом смысле личность Александры Федоровны представляет сложное явление. Средний, в сущности, человек, с психическим изъяном и многими недостатками, она не укладывалась в обычные рамки. В ее нравственной неустойчивости было какое-то постоянство, в ее слабости душевной скрывалась сила. Каждая черта ее характера в отдельности не может быть понята без сопоставления с другими. Весь её образ целиком отразил быт и колорит умирающей династии, он насквозь пропитан был предрассудками и суеверием придворного уклада. Ее трагедия одиночества была трагедией опустошенного самодержавия. Она порвала последние нити, которые связывали царизм с какой-нибудь социальной или идеологической средой. От власти осталось одно голое устрашение, от религии — только пустое суеверие. Диву даешься, с каким увлечением Александра Федоровна, воспитанная в строгости англиканской церкви, восприняла обрядовую сторону православия. Можно подумать, что с молоком матери перешли к ней эти традиции. Здесь сказались степень ее восприимчивости, предел приспособления и растлевающее влияние среды. Икона превратилась в амулет; она раздает образки направо и налево и серьезно считается с чудодейственной их силой. Молитва приобретает характер заклинания; она заставляла наследника меха,-нически повторять каждый день положенное число текстов. Нарушение этого правила предвещало несчастье. Открытие мощей очередного «праведника», вымысел распутинского ставленника Варнавы о появлении креста на небе, благоприятное предзнаменование, чудесный крест и сотни других призраков суеверия — вот что составляло суррогат религии, выхолощенной, растленной так же, как и самодержавие. Гессенская принцесса на русском' троне усвоила полностью пустую, мертвую форму православия, эту официальную смесь благочиния и ханжества. Она прониклась непримиримостью церковной, которая выполняла реакционную политику самодержавия. «Полякам нельзя доверять ... Католики должны нас ненавидеть ...», — внушала она «православнейшему государю». Церковь была для нее одним из департаментов управления, разновидностью верховной власти царя. «Ты глава и покровитель церкви», — неустанно повторяла она Николаю II. Болезнь церкви, как и острый недуг всего общественного строя, — все это слишком большие проблемы для ее ограниченного кругозора. И если церковь нуждается в оздоровлении, то разве только потому, что между ней. и царем стоят непослушные своевольные слуги царевы — в клобуках или шитых золотом мундирах.

с